Минголла сказал, что ему тоже лучше.
Они сидели молча. Не самый безопасный способ провести эту ночь, но Минголлу мало интересовала безопасность. Он слишком устал, чтобы бояться. Джей впал в транс, уставившись куда-то над головой у Минголлы, но тот даже не пошевелился, чтобы отобрать пистолет. Он просто сидел и ждал, предоставив судьбе плыть своим курсом. Мысли раскручивались в голове с медлительностью растения.
Так они просидели, наверное, часа два, пока Минголла не услыхал шелест вертолетных винтов и не заметил, что туман сильно поредел, а темнота в конце тоннеля отступила и стала серой.
– Эй, – окликнул он Джея. – Кажется, пронесло.
Тот ничего не ответил, и Минголла обратил внимание, что глаза лейтенанта смотрят вверх и влево, как у мертвого кубинца, и горят тем же отраженным рубиновым светом. Он нерешительно потянулся и тронул пистолет. Рука Джея упала на пол, но пальцы крепко держали рукоятку. Минголла отпрянул. Не может быть! Снова протянул руку, нащупал пульс. Запястье было холодным, твердым, а губы слегка посинели. Минголла готов был провалиться в истерику: с этими настройками Джей все перепутал – не Элигио стал частью его жизни, а сам он – частью чужой смерти. У Минголлы сдавило грудь, он чуть не плакал. Он бы обрадовался слезам, но слез не было; он разозлился на себя самого и одновременно принялся оправдываться. С какой стати он должен плакать? Кто ему этот Джей... хотя слез было достойно одно то, что у Минголлы не нашлось к лейтенанту сострадания. И тем не менее если рыдать над такой обыденностью, как смерть одного лейтенанта, то что дальше? Минголла глядел на Джея. На кубинца. У лейтенанта была гладкая кожа, у Элигио – борода, однако Минголла мог поклясться, что они похожи друг на друга, как бывают похожи старые супруги. И – да! – две пары глаз смотрели в одну и ту же точку вечности. Или это было дьявольским совпадением, или безумие Джея разрослось до того, что он заставил себя умереть, лишний раз доказав собственную теорию полураспада жизни. А может, он еще был жив. Полужив. Может, они с Минголлой настроились друг на друга, и тогда... Испугавшись, что Джей и кубинец втянут его в свое смертельное бдение, Минголла неуклюже поднялся на ноги и выскочил из тоннеля. Он мог бежать и дальше, но, оказавшись под предрассветным небом, застыл, пораженный.
За его спиной возвышался зеленый купол холма, склоны украшала парча из кустов и лиан, и бесконечность этого узора приковывала глаз подобно затейливому резному фасаду индуистского храма; в одну из артиллерийских установок на вершине угодил снаряд, и остатки обугленного металла закручивались, словно кожура черного плода. Перед Минголлой лежал ров красной земли с живой изгородью из колючей проволоки, а чуть ниже начинался черно-зеленый клубок джунглей. В проволоке запутались сотни мешковатых фигур в окровавленных камуфляжах, остатки дыма крутились в свежих воронках. В небе, полускрытые ползущим вверх серым маревом, висели три «Сикорских». Пилоты оставались невидимыми за многослойным туманом и бликами, и сами вертолеты казались огромными трупными мухами с выпученными глазами и вертящимися крыльями. Дьяволы. Или боги. Они перешептывались в предвкушении скорого банкета.
Ужасная сама по себе сцена звала к жизни чистоту балладной строфы – из тех, что складывают на границе ада во славу высокой трагедии. Написать такую картину невозможно, а если бы кто-то решился, ему понадобился бы холст равный всему этому пространству, и в него пришлось бы затолкать медленное кипение тумана, мелькание вертолетных лопастей и стелющийся дым. Не упустив ни единой детали. Получилась бы превосходная иллюстрация к войне со всей ее тайной магией и великолепием; Минголла и сам попал бы в композицию – фигура художника, нарисованная то ли в шутку, то ли для того, чтобы задать масштаб и перспективу всему этому величию и важности. Пора было идти отмечаться на боевом посту, но Минголла не мог заставить себя отвернуться от этого случайного сердца войны. Он сел на склон, устроил на коленях больную руку и стал смотреть: с тяжеловесным апломбом идолов, касаясь земли, сражаясь с боковым ветром и поднимая вихри красной пыли, «Сикорские» искусно приземлялись среди мертвецов.
Глава четвертая
Примерно в середине своего рассказа Минголла понял, что на самом деле ему нужно не столько задеть или шокировать Дебору, сколько выговориться самому, а еще чуть позже до него дошло, что, пересказывая все это, он если не разрывает свою связь с прошлым, то хотя бы ослабляет ее. Впервые он был способен всерьез думать о дезертирстве. Он не собирался бежать прямо сейчас, но отдавал себе отчет в том, что это было бы логично, и ясно понимал всю алогичность возвращения к новым атакам и новым смертям теперь, когда никакая магия его больше не защищает.
Минголла заключил сам с собой договор: он сделает вид, что вправду хочет дезертировать, и посмотрит, появятся ли какие-нибудь знаки.
Минголла закончил рассказ, и Дебора спросила, перестал ли он злиться. Ему понравилось, что она не стала его утешать.
– Извини, – сказал он. – Я злился не на тебя... по крайней мере, не только на тебя.
– Все нормально.
Она отвела копну темных волос назад так, что они теперь падали с одной стороны, и принялась разглядывать траву у своих коленей. Склоненной головой, полуприкрытыми веками, изящной шеей и подбородком она напоминала героиню какой-то экзотической пьесы и сама по себе казалась добрым знаком.
– Не знаю я, о чем с тобой говорить, – сказала она. – То, что нужно сказать, тебя опять разозлит, а пустая болтовня не идет в голову.
– Я не люблю, когда на меня давят, – ответил Минголла. – Но можешь мне поверить, я думаю о том, что ты сказала.
– Я не буду давить. Но все равно не знаю, о чем нам разговаривать.
Она сорвала былинку и принялась жевать ее кончик. Минголла разглядывал морщинки у нее на губах и думал о том, какая она на вкус. Рот сладкий, как банка, в которой когда-то держали пряности. Внизу тоже сладкая: мед, чуть-чуть перестоявший в сотах. Дебора уронила травинку на землю.
– Я придумала, – бодро сказала она. – Хочешь посмотреть, где я живу?
– Неохота так рано во Фриско.
«Где ты живешь, – подумал он. – Хочу пощупать, где ты живешь».
– Это не в городе, – возразила она. – Это в деревне ниже по реке.
– Интересно.
Он встал, протянул ей руку, помог подняться. На секунду они оказались совсем рядом, ее груди задели
