двенадцать столпов добропорядочности, отобранные из множества менее достойных горожан, — и ощущал себя на капитанском мостике красавца корабля. Внезапно ему подумалось, что судебный зал заседаний представляет собой, по сути, нечто среднее между церковью и морским судном, является этаким государством-парусником, держащим путь к берегу Справедливости, с белыми стенами вместо парусов, со скамьями черного дерева вместо палубы, со свидетелями, присяжными и остальными присутствующими вместо команды. А носовой фигурой волшебного корабля был, разумеется, достопочтенный Эрнест Ваймер — законченный алкоголик, седовласый и краснолицый, с тонкими губами, кустистыми бровями и багровым носом. Он сидел, нахохлившись, словно ястреб, на своей скамье из тика, украшенной резьбой, придававшей ей сходство с драконьей чешуей, и, казалось, высматривал, в кого бы ему вцепиться. Коррогли не опасался Ваймера, ибо знал, что сегодня править бал будет никак не судья. Ему было известно настроение присяжных: те с готовностью объявят виновной стороной Гриауля, потому что таково было убеждение, которое исподволь зрело в их душах. И Коррогли всеми доступными ему средствами стремился укрепить это убеждение. Он не пресмыкался, но и не лез напролом, голос его звучал ровно и убедительно, и он чувствовал, что этой гармонией, воцарившейся в нем, он обязан ночи, проведенной с Мириэль. Нет, он не любил ее — или, может статься, даже любил, — но его вдохновляла не столько любовь, сколько сознание того, что он отыскал в девушке, да и в себе самом тоже, нечто, не затронутое разложением от соприкосновения с грубым внешним миром, и от того на душе у него было легко и радостно.
— Все мы знаем, — говорил он, завершая свое выступление, — что Гриауль действительно оказывает влияние на людей. Вопрос в том, способен ли он, так сказать, дотянуться из долины Карбонейлс до Порт- Шантея. Однако, по моему мнению, этого вопроса нам задавать не следует. Взгляните сюда, — он указал на судейскую скамью, — и сюда. — Его рука вытянулась в сторону резных изображений дракона на косяке дверей в дальнем конце залы. — Образ Гриауля можно встретить в Порт-Шантее повсюду, что символизирует близость дракона к нам и подчеркивает тот факт, что вся наша жизнь так или иначе связана с ним. Возможно, мы в состоянии сопротивляться ему с большим упорством, чем те, кто живет в Теочинте, но расстояние, которое разделяет нас, вряд ли является для него помехой. Он видит и запоминает нас, и неужели вы думаете, что, если ему что-нибудь потребуется, он не сумеет нас о том известить? Он может все. Он — бессмертная, непостижимая тварь, чье существование, подобно представлению о Боге, бросает тень на все, что бы мы ни делали. И нам не дано измерить глубину ни божественного промысла, ни намерений Гриауля. — Коррогли умолк, оглядев поочередно лица всех присяжных. Освещенные лучами зимнего солнца, они казались бледными и изможденными, похожими на лица тяжелобольных, которые надеются-таки на выздоровление. — Гриауль здесь, господа присяжные! Он наблюдает за нами! Быть может, он даже участвует в процессе. Загляните в себя. Вы уверены, что он взирает не на вас? А это, — он поднял со стола обвинения Отца камней, — вы уверены, что этот самоцвет не его знак? Обвинитель скажет вам, что перед вами обыкновенный камень, но послушайте меня: он далеко не обыкновенный! — Коррогли прошелся с камнем в руке вдоль скамьи присяжных те испуганно перешептывались. — Вот орудие Гриауля, средоточие его воли, средство, с помощью которого воля дракона осуществилась в Порт-Шантее, вне пределов досягаемости его мыслей. Если вы сомневаетесь, если вы не верите в то, что камень на моей ладони порожден драконом, который наполнил его своим желанием, тогда прикоснитесь к нему. Вы ощутите в нем биение жизни. И запомните: как вы воспринимаете его, так и он воспринимает вас.
Затем суд заслушал сторону обвинения. Полицейский чин подтвердил подлинность показаний Лемоса. Несколько свидетелей заявили, что видели, как резчик трудился над Отцом камней. Старый пьяница поведал свою историю о том, что Лемос швырял камни в придорожный столб; нашлись и такие, на чьих глазах он ворвался в храм. Коррогли ограничился тем, что установил для себя и для присяжных: никто из свидетелей не знал истинных намерений Лемоса. В большем надобности не было — защита обойдется и без, разумеется невольной, поддержки обвинения.
Какое-то время спустя для дачи показаний вызвали Мириэль. Ее рассказ, вовсе не исполненный враждебности, как того ожидал Коррогли, явно пробудил в присяжных сочувствие к Лемосу. Всем было ясно, что девушке не по себе, что она презирает своего отца и тем не менее испытывает чувство вины, поскольку вынуждена свидетельствовать против него. А из этого следовало, что Лемос был заботливым и любящим родителем и что презрение к нему возникло у дочери, вне всякого сомнения, под дурным влиянием Земейля. Кое о чем Мириэль, однако, предпочла умолчать. Так, она отрицала свою причастность к «великому делу» Земейля, а с точки зрения Коррогли — утаила и кое-что еще. Он попробовал разговорить ее и коснулся при перекрестном допросе причин, по которым она присоединилась к культу.
— Я не совсем вас понял, — сказал он. — Что, собственно, побудило вас примкнуть к приверженцам столь мрачной религии?
— Это было много лет назад, — ответила девушка. — Я не помню. Может, любопытство или желание сбежать от отца.
— Вот как? Сбежать от отца? Ведь он стремился оградить вас от многочисленных пороков, свойственных жрецам храма. Какая неоправданная жестокость с его стороны!
— Если защитнику угодно высказывать свое мнение, пусть он выберет для этого иное время и место, — вмешался Мервейл.
— Поддерживаю, — заявил судья Ваймер.
— Прошу прощения. — Коррогли склонил голову. — Итак, что же привлекло вас в храм? Земейль?
— Не знаю. Наверное.
— Физическое влечение?
— Нет, сложнее.
— Что значит «сложнее»?
— Я не знаю, что вам ответить, — проговорила девушка, облизнув губы.
— Почему? Такой простой вопрос…
— На свете нет ничего простого! — воскликнула Мириэль. — Вы не доросли до того, чтобы понять это!
Коррогли задумался над тем, что же она может скрывать. Впрочем, не стоит, пожалуй, особенно на нее давить, иначе она, чего доброго, ударится в слезы, а тогда симпатии присяжных переметнутся от ее отца к ней самой, чего допустить никак нельзя. Допрашивая ее, он постоянно ощущал между собой и Мириэль некую связь, как будто они были соучастниками какого-то преступления, и ему с трудом удавалось сохранять хотя бы видимость незаинтересованности, ибо девушка в своем черном платье с кружевами выглядела весьма привлекательно. Он вдыхал исходивший от нее аромат апельсинов и мало-помалу убеждался в том, что она ему более чем нравится, что судьба после стольких лет разочарований и неудач наконец-то улыбнулась ему.
На Мириэль допрос свидетелей обвинения закончился, и судья Ваймер объявил перерыв до завтра. Лемос просидел все заседание этаким серым истуканом, безразличным к тому, что творится вокруг, и Коррогли, как ни старался, не сумел его расшевелить. С коротко стриженными волосами, исхудавшим, бледным лицом и торчащими ушами — резчик выглядел так, словно он продолжительный срок подвергался самому бесчеловечному обращению.
— Все хорошо, — сказал ему Коррогли, когда они остались вдвоем. — До сегодняшнего дня я не был уверен в присяжных. Мне не давала покоя мысль, что у нас маловато фактов, подробностей. Но, как выяснилось, подробности нам и не нужны. Присяжные склоняются к тому, чтобы поверить вам.
Лемос буркнул что-то неразборчивое и провел указательным пальцем по трещине в столешнице.
— Однако мы бы добились большего, если б смогли только объяснить, почему Гриауль возжелал смерти Земейлю, — продолжал Коррогли.
— Мириэль, — произнес Лемос. — Она сегодня была не такой чужой, как обычно. Может, вы еще разок попросите ее прийти ко мне?
— Хорошо, я попрошу ее вечером.
— Вечером? — переспросил Лемос, искоса глянув на адвоката.
— Да, — ответил Коррогли и торопливо прибавил: — Я схожу к ней, потому что мне хочется, чтобы она навестила вас. Я готов пойти на что угодно, только бы вы очнулись. Поймите, ведь ставка — ваша жизнь!
— Знаю.
— Что-то не похоже. Я попрошу Мириэль навестить вас, но мой вам совет забудьте о ней, не
