довольные, ТВ и т. п., однако Инночки не наблюдалось. Я спросил телефон, набрал её и она сказала, что не придёт.
И вот я уже получаю Отметину Бурлюка из рук Бирюка (учреждена Академией Зауми, коей Сергей Евгеньевич Бирюков, основатель и руководитель — прежде чем свалить в Германию, он был всем нам — даже мне и прочим профанам «ОЗ»! — наглядный Нагваль-учитель: просто своим существованием
Начинаю читать.
…Намокнув, следы инъекций превращаются в синяки, руки немного болят и вообще как-то скучно- муторно. Рубашку не снимаю; лежу, даже не ем…
…13-го марта. Инна.
— Куда же ты исчез на целую неделю?
— Ды я что-то приболел…
Видит, что я бледен, знает, что я голоден, приглашает меня к себе домой.
Вот её спальня, кроватка. «Лёх, а давай…», — полудетское, почти картаво-скомканное произношение — в уши мне так и стучится кровью обычное начало её многих обращённых ко мне фраз — а далее она тем же вокалом и тоном — о, это нестерпимо, други! — начинает пояснять такое, такое… как она встанет, и что я должен делать и как!.. И я… С постера на меня лыбятся участники группы «BELLBOY» — четыре рослых загорелых нордическо-арийских красавца и одна красавица — все как на подбор со свастикоподобными тату! — Толя даже подмигивает… «А, Лалита-то, из их группы? — говорит голос Зельцера, усмехаясь, — винтовая, мы с ней одно время вместе ширялись. Теперь вот она замужем и ребёнок у неё…» Ярко-алым Наполеоновским вензелем пылает перечёркнутое начальное «Н»… В глазах, в голове у меня темнеет и я чуть не падаю.
…Через неделю я «приболел» ещё на неделю.
Поездка в СПб. по приглашению изд-ва всё как-то откладывалась и в конце концов была под большим вопросом. У меня был своеобразный (вполне тривиальный) план: я отписал Базарову, что поеду купейным и приеду не один, а с девушкой, и, соответственно, пригласил с собой Инночку — бабло на проезд, номер в гостинице — всё от них, как и подобает насосу. Моё дело — проверить корректуру да достойно повести себя в знаменитой щекотливой ситуации Гумберта с его падчерицей — дабы «некоторое кровосмешение» произошло (как бы) само собой… (Тем паче, что она пару раз там бывала — всем продвинутым (безмозглым) малолеткам «безумно нравится» сей град Ивана, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Булгакова, тёмных ночей и подземных ходов.) Он ответил: «…некоторые сложности… но Вы можете себе позволить», однако срок с конца февраля передвинулся в совсем уже абстрактное будущее, в наступлении коего я стал совсем нервозно сомневаться (к тому же некрасиво: всем уж разрекламировал поездку). Я стал форсировать события. Получив наконец окончательный ответ от Инны (вернее, её родителей — «Какой такой А. Шепелёв?!»), купил билет, позвонил Базарову и сказал: «Завтра буду, один» (позвонил Зельцеру — думал, может всё же её взять, но она была совсем — вокал её звучал, как искорёженная пластинка, политая маслом, с записью словаря русского мата).
Инночка, прямо из своего колледжа, примчалась меня провожать. Сказала, что через недельку как раз поедет в Москву, и если я всё-таки решусь тоже поехать туда (чтобы 23-го выступить на фестивале звучащей поэзии), то давай тогда там и встретимся — у памятника Грибоедову (хорошая, кстати, фамилия). Я нарисовал ей схему, сказал: «До встречи» (в которую верилось совсем с трудом) и, не выдержав, привлёк одной рукой (свободной) за талию и попытался поцеловать — она отвернулась, и получилось почти в щёчку, но вполне смачно…
После всех приключений долгожданная встреча с Базаровым всё же состоялась; потом знакомство с Крусановым, а потом от него поступило предложение, закончив ещё кое-какие дела (у Крусанова — служба, у меня тоже — уже в первый день я начал клянчить у Оли Чумичёвой книжки, и теперь подрядился «в счёт оплаты» таскать по этажам упаковки) пойти куда-нибудь и выпить водочки. И пошли. Пил я мало и неохотно — вчерашний стресс, боязнь повторения чего-нибудь подобного, (а то и более нехорошего!), и опять чувствовал себя плохо физически — и Крусанов шутил: «А я-то почитал-почитал и подумал: вот ведь дают ребяты!» Он ещё много расспрашивал о Тамбове, о героях, обо мне. Мне было нечего спросить, поэтому я попросил его подарить мне свои книжки.
На другой день повторилось всё то же. Павел Васильевич повёл меня в свой любимый «Борей» (по пути зашли к нему домой за книжками и деньгами — я от своих намеренно взял мало), но тот был закрыт. Хотел показать мне центр — но показал только через дорогу дом-музей Ф. М. (да подле своего дома: «А во-он в том розовом доме жил Розанов»), а потом мы зашли в ближайшее питейное да там и осели.
На четвёртый — что и в первый. После второй он сказал, что сейчас пойдёт пить водку к своему другу писателю Василию Аксёнову (ох уж это мне противостояние — у питерцев, блин, даже свой Аксёнов!), там ещё наверно будет В. Л. Топоров, директор изд-ва «Лимбус-Пресс», так что если есть эмоция…
Павел Васильевич купил водки, а я — как всегда хочу есть! — кило сосисок и банку квашеной капусты, оказавшейся маринованной. Оказалось, что питерский Аксёнов, бывший сибиряк, живёт в что ни на есть кондовейшей коммуналке, на кухне которой таким продуктам и посиделкам самое место. Мы распивали водочку, закусывая капусткой и предоставленной хозяином черемшой, варили сосиски и беседовали, как водится, о лит-ре. Аксёнов говорил, что ничего современного не читает из принципа — неинтересно, вообще мало читает, только перечитывает иногда несколько книг, которые считает гениальными. Крусанов же говорил, что он читает очень много и читать ему, даже по долгу службы, интересно — иной раз диву даёшься — «например, пятнадцатилетняя юница лишает себя девственности деревянным молотком!» (ну это уж ты загнул!) — что для писателя весьма пользительно (ну да). Спор был весьма жарким. Я пытался их примирить, развивая свою теорию о том, что есть два вида насоса — тот, кто в идеале читает всё, и тот, кто не читает ничего — гении к этим полюсам приближаются, а остальные барахтаются посередине. Алкоголь амортизировал идеализм, и они понимающе закивали и откупорили ещё одну. Я меж тем уже
Крусанову, однако ж, надо было куда-то уходить, и я, несмотря на настоятельные приглашения остаться, боясь что не найду дороги, пошёл с ним. «Хотел в клуб поехать, послушать брутальненькой музычки, — сказал я, вздыхая, в метро, — а теперь вот уж и не знаю…» — «А что так?» — «Что — видите, в каком я виде…» — «Поехай, Алёша, ну что же ты?..» И я поехал.
«Ну что?» — сросил «питерский фундаменталист» на другой день. «Ды вот, едва могу говорить…» — выговорил «тамбовский подонок», болезненно сглатывая, демонстрируя ссадину и синяк на лбу, слипшиеся волосы, засохшую кровь на воротнике и даже пострадавший язык. — «Ну вот, другое дело», — похвалил наставник.
Скоростной экспресс — всю дорогу читал лимоновскую книжку «Дисциплинарный санаторий».
Приезд в Тамбов — как другая реальность, серая, привычная, неторопливая, недлинная в длину и неширокая в ширину, и всё, что с тобой произошло «там», в мире потенциальных красок, надо срочно проявить и закрепить. Уже в 12-м часу мы с Алёшей сидели в «Ст. Т.» — не очень стеснённый в средствах, я
