— Ох, Перл, и как только ты его не боишься?
— Он живой?
— Занимайтесь своими делами! — прикрикнула на них Перл, подходя к окну. — Вам что, делать нечего, кроме как глазеть, разинув рты? Неужели вы обычного голема узнать не способны? Он ходит как голем, нем как голем… так что вы себе решили? Сгиньте, надоеды!
С этими словами Перл захлопнула окно и закрыла дверь на засов.
«Боже милостивый!» — подумала затем жена раввина.
12
Трудно было сразу догадаться, что этому алхимику в свое время отрезали уши, — столь умело буйная копна рыжих волос прикрывала раны. К тому же этот плут, похоже, слышал не хуже любого другого человека и ловил каждое слово. Да, и если подумать, Эдвард Келли совершенно не выглядел подавленным или исполненным раскаяния. Напротив, вид у этого парня был лихой и нахальный, а большие, навыкате, глаза победно блестели. «Бог мой, — растерялся Рудольф, — в чьи руки я себя отдаю?»
По случаю прибытия алхимиков в зале собралось около тридцати членов совета. Писторий, исповедник Рудольфа; Кратон, его второй после Киракоса лекарь; толпа законников; Розенберг, бургграф Праги… и, понятное дело, сам Киракос — автор этой рискованной затеи, удивительный лекарь — вместе со своим угрюмым помощником, молчаливым русским парнем по имени Сергей. Вацлав, как всегда, стоял по правую руку от императора. День совещания был назначен с учетом заверений Браге — в этот день звезды должны были благоволить к императору. Поскольку никто не знал, когда в процессе совещания понадобятся услуги придворного астролога, Браге пришлось выбираться из постели и брести в зал в сопровождении карлика Йеппом. Заодно притащили и Йоханнеса Кеплера, такого же сонного. Увидев тощего как жердь математика, Рудольф подумал, что тому не худо бы хоть немного позаботиться о своем гардеробе. В грязном и потрепанном плаще Кеплер выглядел как огородное пугало. Возможно, стоит подбросить ему немного денег.
А вот Майзель, придворный банкир и единственный еврей, которого допускали к императору, разоделся так роскошно, что лучше и представить себе нельзя. Даже непременный желтый кружок на камзоле выглядел дорогим самоцветом. Во время встречи с Майзелем после возвращения из Венеции Рудольф не услышал ничего более серьезного, чем обычные просьбы о защите — что еще нужно евреям? А вот чем императору хотелось бы услышать, так это о том, на что еще способен раввин Йегуда. Однако как раз об этом Майзель помалкивал и лишь ссылался на Бога, как евреи всегда поступали в подобных случаях. Хорошо, заключил тогда Рудольф, раз евреи так близки к Богу, значит, могут обойтись без защиты императора.
Сейчас Майзель стоял рядом с другими придворными, на губах его играла какая-то странная улыбка. Она не выражала ни радости, ни благодушия, и Рудольфу почему-то страшно хотелось стереть с этой еврейской физиономии. Однако мэр Майзель слишком богат, чтобы делать его своим врагом. Одного этого достаточно, чтобы не арестовать раввина. Кроме того — кто знает? Может быть, можно будет использовать таланты раввина себе на благо. Хотя евреев Рудольф решительно не понимал. К примеру, откуда у Майзеля такое богатство? С Фуггерами все ясно. Серебро лежит в земле. Надо только его оттуда достать, продать, разбогатеть, а чем богаче ты становишься, тем быстрее богатеешь и так дальше. Все просто и ясно. Историю же Майзеля можно было назвать «от тряпья к бумаге». Ибо благодаря полотняному тряпью, измельченному, промытому водой, сжатому при помощи пресса в листы бумаги, на которых затем печатали текст, каждый мог иметь свой собственный календарь. Прежде пергамент делали из дорогих овечьих шкур, и ради одной книги приходилось забивать едва ли не целую отару. А еще у Майзеля была типография, благодаря которой Прага стала центром еврейского книгопечатания. Рудольф, однако, не слишком этим интересовался. Он просто не верил, что в основе богатства Майзеля лежало какое-то тряпье. На самом деле, какое это имеет значения? Главное, что у Майзеля надо постоянно «брать взаймы», пока он не отдаст все до последнего. А сейчас Майзель сам предложил Рудольфу все кроны, копейки, дублоны, франки, шиллинги, лиры и крузейро — все, чем можно заплатить за эликсир бессмертия.
В углу стояли верховный судья, главный распорядитель и императорский прокурор. Пуччи нигде не было видно… но вообще-то сейчас утро. Кастрат утверждает, что раннее пробуждение губительно сказывается на его голосе… и еще что-то про свежий воздух. Зато судебные приставы! Эти кишели как блохи на крысиной спине. А вот и Вольф Румпф, императорский советник, которого Рудольф все больше и больше подозревал в государственной измене. Император почти не сомневался, что Румпф шпионит в пользу его брата Матияша Габсбурга, если вообще не в пользу турецкого султана. Если таков весь двор Рудольфа, если таковы все, кто называет себя его друзьями… храни его Боже от таких друзей!
— Мы распространяем императорское приветствие и на наших гостей с Британских островов, присутствующих здесь, в зале Владислава.
С огромным сводчатым потолком и свисающими оттуда кругами железных люстр, зал Владислава был достаточно просторен, чтобы проводить в нем рыцарские турниры. В примыкающий к нему коридор вели каменные лестницы, по которым с грохотом поднимались всадники. Но история историей, а ныне зал гораздо напоминал огромный амбар, по которому так и гуляли сквозняки. Гобелены на высоких стенах изображали трех еврейских мальчиков в серебристо-белых туниках, попавших в вавилонский плен, — Шадраха, Мешаха и Абеднего, которых поместили в огненную печь. Связки камыша, увенчанные языками пламени и укрепленные на длинных шестах, являли собой еще одну попытку придать залу еще более помпезный… и немного его обогреть. С этой же целью возле трона императора стояли десять небольших жаровен с углями, а сам трон был поднят на покрытый красным ковром помост и увенчан тяжелым золотым балдахином.
— Мы весьма рады видеть вас здесь и находиться среди вас, — император одарил присутствующих благожелательной улыбкой. Возможно, он действительно был рад. Однако тем, к кому была обращена эта фраза, хотелось находиться где угодно, только подальше отсюда.
Тихо Браге, придворному астроному и астрологу, хотелось оказаться в «Золотом воле» с кружкой пива в руке, в окружении компании добрых приятелей. Ученый поправил кончик своего серебряного носа, притянутого к физиономии двумя шнурками, которые завязывал на затылке. По тревожному стечению обстоятельств в последнее время Браге проиграл две шахматных партии Киракосу — врачу, который, если разобраться, умеет немногим больше аптекаря, лекаря-цирюльника или какой-нибудь чертовой повитухи. Еще он чувствовал себя униженным из-за Кеплера, который прибыл из Германии, чтобы стать его ассистентом. Этот юнец едва начал свой путь в науке, а уже стал автором труда «De admirabili porportione coelestium orbium», он нахально и упорно отстаивает заблуждения Коперника, да еще и строит собственные теории. Теории, черт побери! Браге крайне настороженно относился к любым теориям, кроме теорий почитаемых им мудрецов древности. Например, Аристотеля и Птолемея. Но только никак не Платона и досократиков. Если уж на то пошло, придумать свою теорию может кто угодно. Луна сделана из сыра, на ней живут люди, каждая планета имеет свой голос, и вместе они гармонично поют хором. Не Бруно ли, несчастная заблудшая душа, которого в прошлом году сожгли у столба в Риме, утверждал, что точки и кружки являют собой Бога, а все религии суть одно? Он, Тихо Браге, императорский математик, с вашего позволения, совершенно точно знал: лишь внимательно, последовательно наблюдая и скрупулезно записывая все результаты наблюдений, а главное — правильно упорядочивая свои записи, можно прийти к истине. И вот является этот выскочка Кеплер, возомнивший, будто его главная задача — думать.
«Думать? — внутренне возмутился астроном. — Я нанимал тебя не для того, чтобы ты думал».
Браге безумно захотелось вытряхнуть эту идею вместе со всеми остальными из этой узкой черепной коробки, поставить эту самонадеянную куклу на место. Со свойственной ему основательностью Браге дал юнцу настоящую работу, которая могла занять целую жизнь. «Занести на карту орбиту Марса? — тоном деревенского простачка переспросил тогда Кеплер. — Самое большее — семь суток». Семь суток, дьявол! Семь… нет, десять лет, если уж на то пошло. Все время держать его при деле, пусть трудится в поте лица, будь он неладен, — вот где ключ к успеху!
Алхимикам, вконец измученным после долгого путешествия на восток, хотелось побыстрее лечь спать. Он пробирались по усеянным рытвинами ледяным дорогам, ночевали на постоялых дворах среди
