— Паруса кораблей! Тележное колесо! Одинокую чайку!
— И скрип этого колеса, и крик этой чайки!
Адония, положив руки на край столешницы, чуть наклонилась вперёд и проговорила:
— Я знаю, чего тебе хочется сейчас больше всего!
— В самом деле? — изумлённо и тихо проговорил Доминик.
— Да. И хочу тебя попросить: пусть это будет уголёк и охра.
Как на первом твоём увиденном мною рисунке!
Спустя пять минут Доминик, придерживая снизу знакомую ей дощечку, постукивая и скрипя углем, покрывал картон стремительными штрихами. Адония сидела, позируя, какое-то время, потом быстро встала, сказав «я сейчас!», принесла лист, перо и чернила. И почти час сидела, покусывая губы, и время от времени торопливо покрывала лист беглыми чёрными, влажными строчками.
Пролетел этот час.
— Я почти закончил, — одарив Адонию сияющим взглядом, сообщил Доминик.
— Я тоже — почти! Вот послушай!
Приподняв перед лицом лист, она стала читать, выделяя паузы:
— Невесомой звездой. Я лечу за тобой. Мы расстались в небесных мирах.
Переведя дыхание, она взглянула поверх кромки листа на замершего над неоконченным рисунком Доминика и продолжила:
— В лучезарной дали. Далеко от Земли. Ты мечтал о земных городах.
— Умоляю, — прошептал Доминик, — читай дальше!
— То в багряном огне. То на белом коне. То в атласе карет, то в пыли. (Она снова бросила быстрый взгляд.) — То в шелках, то босой. Я иду за тобой. По бескрайним дорогам Земли.
— Это всё?
— Пока всё. Вот ты завершишь мой портрет, и я допишу. Осталось немного.
— Нет! Я не смогу рисовать, пока не услышу финал!
— Хорошо. Тогда подожди. Финал уже поёт в моей груди. Осталось только слова подобрать…
Спустя ещё пять минут, остановив стремительный бег пера, она отложила его, выпрямилась, глубоко вздохнула и, читая с листа, завершила:
— Мимо синих морей. Золотых королей. Мимо вечных рабов и господ. Я иду сквозь века. Я бессмертна, пока в моём сердце надежда живёт.
— Как ты назовёшь это стихотворение, звёздочка? — не стыдясь выступившей слезы, спросил Доминик.
— «Эсперанса».
— «Надежда»?
— Ах, ты знаешь испанский?
— Я знаю единственное слово в нём. «Эсперанса».
Где-то далеко, в пригороде, скрипуче провозгласил утро петух. Синева в окне посветлела. Приближался рассвет и вёл за собой новый, наполненный неведомым, неумолимый день.
Глава 11
Утренние шутники
— Славно, что ни один корабль не пришёл ночью в порт! — сказала, как только закончился крик петуха, Адония.
— Как ты определила, что не пришёл? — удивлённо посмотрел на неё Доминик.
— В противном случае за мной сразу бы прислали гонца. Есть в адмиралтействе человек, которому за это отменно заплачено.
— Не будет большой бестактностью с моей стороны поинтересоваться, кого ты с таким усердием высматриваешь в порту?
— Я думаю, Доминик, что сегодня я тебе всё расскажу. Мне нужно только с патером посоветоваться.
— Хорошо. Но мы ведь вместе сегодня отправимся в порт, верно? Мне бы не хотелось расставаться с тобой ни на минуту.
— Ох, нет, Доминик! Пожалуйста, нет! Если я встречу этого человека, то… Лучше бы тебе не видеть того, что произойдёт!
— Хорошо, Адония. Не волнуйся. Я останусь здесь и буду ждать, когда ты вернёшься.
— Прекрасно. Тогда, если ты попробуешь приготовить обед, я на полчаса заеду днём, пообедаем вместе.
— Конечно, попробую! И, думаю, что удивлю тебя: я отменно готовлю.
— Тогда — до встречи? Вон мой слуга уже подкатил в нашей карете.
И Адония отправилась в порт, а Доминик поспешил посетить начинающий готовиться к долгому дню рынок.
Купив всё необходимое для изысканного обеда, художник принёс в снятую ими комнату тяжёлую корзину. (Помимо продуктов в ней лежал подарок: новенькие, женского размера, ботфорты, белые кожаные лошер-клоты и плащ.) Но, войдя в дверь, он в растерянности остановился: в комнате, которую он перед уходом запер, находились чужие люди.
— Здравствуй, Доминик! — поприветствовал художника расположившийся за их круглым столом старый монах.
И, встав со стульев, отдали едва намеченные поклоны ещё двое: похожий на рыцаря крепкий мужчина лет тридцати и встреченный ими вчера тонконогий громила с массивными кулаками и приплюснутой головой.
— Добрый день, — поклонился в ответ художник.
— Меня можешь звать просто «патер». Я — наставник Адонии. Это — Филипп, это — Стэйк. Не взыщи, что вошли самовольно. Ситуация очень сложная.
— Адонии угрожает опасность? — быстро спросил Доминик.
— Весьма умеренная, — «утешил» его монах. — Пройди и сядь. Нам предстоит важная беседа. А времени, чтобы ты знал, очень мало.
Доминик, поставив возле дверей корзину, сел за стол.
