Иногда накатывали минуты, когда сознание давало какие-то проблески, но лучше бы их не было. Взгляд выхватывал лишь бешено суетящиеся тела тварей и не розовые уже, а алые клочья торопливо проглатываемого ими тумана.
По земным представлениям Люпуса, так прошла неделя или дней восемь. Вдруг — о, волшебный миг! — твари перестали терзать его и, разбежавшись недалеко в стороны, повернули желтоглазые морды в сторону обрыва. Иероним, хрипя от непереносимых страданий, медленно повернул голову в ту же сторону. О, счастье! О, райский миг! О, конец мучениям! О, как поплатятся сейчас эти твари! Широко развернув громадные, ало-багровые, перепончатые крылья, раздвигая клубы бурого дыма торчащими параллельно плечам рогами, из бездны поднялся тот, кто приходил когда-то бесплотной тенью в пыточный массарский подвал.
— Амрак!! — истошно завопили мелкозубые твари и, словно чёрный горох, посыпались с кромки обрыва вниз, вниз…
— Ну, что, Иероним, — сказал ангел мрака. — Вот наконец ты здесь.
— Где же!.. — Люпус, клацая зубами, не сдерживаясь, рыдал. — … Ты был! Так долго!
— Разве долго? — спокойным, доброжелательным голосом произнёс Амрак. — Совершенные пустяки!
— Почему ты не сказал этим бесам, что я — твой слуга? — сквозь рыдания укорял долгожданного покровителя Люпус. — Что я — ваш?
— Зачем говорить? — гулким шёпотом произнёс покровитель. — Они знают.
— Но ведь!.. — крик Люпуса перешёл в визг. — То, что со мной здесь происходит… Невыносимо!
— Разумеется, невыносимо. А иначе зачем мне было стараться?
— Но я… Не понимаю! Ты учил меня, что нужно убивать и мучить… Обещал за это власть и бессмертие… И я старался…
— Да, это известно. Хорошо старался. Хотя, конечно, можно было и лучше. Ведь, чем больше ты бы выколотил из людей гав-ваха, тем… Впрочем, скоро узнаешь. А что касается власти, — разве ты не упился ею сполна, там, в «Девяти звёздах»? И что касается бессмертия — тоже всё честно. Вот — бессмертие.
И, — Люпус не успел даже испугаться, — Амрак наклонился к нему, разинул огромную пасть и вцепился в живот, захватив кривыми клыками и чресла, и подвздошную мышцу. Пережитая за прошедшие дни боль, казавшаяся Люпусу предельной, невыносимой, теперь вспомнилась им, как пустячная. Вот теперь, когда клыки зацепили самые глубинные, хребтовые жилы, он кричал так, что, казалось, кричит не он, а вопят камни, песок, сам воздух. Боль раскалила его до малинового — белого цвета. Амрак откинулся, поднял голову вверх и, сократив мышцы шеи, глотнул. Люпус, повернув плавающие в солёном сгустке глазные яблоки, увидел, что и растерзанное чрево его, и разможжённые ноги стремительно приобретают первоначальный вид, и раны затягиваются. Затем он поднял полуослепшие глаза вверх и увидел, что вставшее над терракотовой пустыней лиловое солнце обливает своим сизым светом его растерзанное тело и превращает его в здоровое, и наполняет новыми силами.
— Смерти!! Смерти!! — вдруг закричал Иероним. — Как мне убить себя?! Как здесь возможно обрести смерть?!
— Поздно, — миролюбиво произнёс, разъяв мокрые губы, Амрак. — Ты сам попросил бессмертия. Помнишь, там, в Массаре, когда ты сидел на залитой свежей кровью плахе, между двумя воткнутыми в неё топорами? Согласись, их рукояти были весьма удобны в качестве подлокотников.
— Смерти! — всхлипнул Иероним.
В эту секунду вдруг раздался гул — там, на другом краю пропасти, за стеной дыма. Гул, как если бы кто-то дважды ударил в подземный невидимый колокол.
— Что это? — прохрипел, уставившись на Амрака мутными от боли глазами, Иероним. — Что ещё мне уготовлено здесь?
— Здесь — уже почти ничего, — шумно вздохнув, сказал Амрак. — Мы с тобой скоро отправимся вниз. А здесь лишь решается — насколько глубоко вниз.
— Кем решается? — побелевшими, лишёнными кожи губами прошептал Люпус.
— Киносаргами, — вдруг послышался во все стороны раскатившийся над плато гулкий голос.
Амрак, услыхав его первые звуки, вздрогнул и застонал.
— Уходи! — в бессильной ярости проревел он. — Ты ни в чём здесь не властен!
— Не соглашаюсь, — ответил голос.
Затем в небе, заслонив лиловое солнце, вспух огненный шар. Он стремительно опускался, и, когда коснулся поверхности плато, внутри шара обозначилась высокая человеческая фигура. Затем огонь, в последний раз вспыхнув, истаял, и на краю обрыва, по другую сторону от Иеронима, остался стоять человек.
— Я… — Люпус вдруг на миг ощутил блаженную, тихую, земную прохладу тенистого леса, — … знаю тебя!
— Не мудрено, — очень серьёзно, без тени улыбки, произнёс человек. — И я тебя знаю.
Пришелец
На нём был длинный, до пят, серый плащ. На голове — остроконечный шелом, от нижнего края которого, закрывая плечи, опускалась кольчатая барма. Медленно отведя руку, человек откинул полу плаща, открыв взгляду Люпуса висящий на поясе длинный меч в ножнах.
— Ты пришёл отомстить, Глем? — хрипло произнёс Люпус. — Ну что ж. Хоть это, по крайней мере, будет справедливым.
— Нет, — сказал бывший массарский узник. — Я пришёл помочь тебе. Разве не видишь, как корчится от злости Амрак?
— Уж не вознамерился ли ты спасти меня?! — не глядя на глухо зарычавшего Амрака, горестно воскликнул Иероним. — Недавно ко мне приходил уже добровольный спаситель. Он привёл меня сюда, к пропасти. Потом из пропасти вылетел этот мой господин, который, как я ожидал, станет настоящим спасителем. Но он оказался моим палачом! Теперь ещё ты?!
— Нет, — невесомым движением потянув меч из ножен, отрицательно повёл головой Глем. — Спасти тебя уже не может никто и ничто. Закон кармы неодолим и безжалостен. Всё, что я в силах сделать — это показать тебе Киносаргов.
А за стеной дыма, на другой стороне пропасти, там, откуда долетел двойной удар колокола, вдруг раздался новый звук. Это был вполне мирный звук, в том смысле, что он не нёс в себе явной угрозы, но Люпус почему-то оцепенел. Звук был таким, как если бы в пустую железную бочку броскли небольшой круглый камешек. Спустя миг звук повторился, и ещё спустя миг, и ещё.
— Началось! — злорадно прохрипел, воздевая вверх крылья, Амрак.
— Началось, — согласился с ним Глем и, широко отведя руку с блеснувшим в ней длинным мечом, рассёк этим мечом воздух над пропастью.
Разлетелась в две стороны дымовая стена, как если бы по туго натянутому полотну шёлка провели острой бритвой. И в тот же миг стала отчётливо видимой противоположная сторона разделённого пропастью терракотового плато. Люпус, широко раскрыв глаза, приложил руку к лишённой кожи груди и часто, прерывисто задышал. Отделённые от него багровым провалом, на спёкшейся жёлтой поверхности, лицами друг к другу сидели два существа. Огромные. В самое небо упирались их острые уши. И туловища, и лапы, и лица их (всё-таки больше лица, нежели морды!) отчётливо напоминали собачьи. Огромные антрацитовые глаза светились неземной мудростью. Одна передняя лапа каждого существа опиралась о камни, вторая была приподнята: в ней висела на трёх тонких цепях чаша весов. У одного существа — белая, у второго — чёрная. А между тёмными глыбами тел преисподних сторожевых псов, в узком просвете, оставленном чашами, размеренно и бесстрастно двигалась вереница людей. Вот ещё один сделал шаг, поднял руку и бросил в чёрную чашу вспыхнувший на миг, словно искра, небольшой круглый камень. Тотчас повторился гулкий звук исполинской металлической бочки.
— Я знаю его! — горестно прошептал Люпус, всматриваясь в лицо крошечного по сравнению с
