Повар французского короля
Совсем незнакомые люди провожали нас приветливыми криками, когда наши кареты стали понемногу освобождать площадку у гавани. Я выглянул из окна. Минута, другая – и вот толпа зевак разошлась. Осталась лишь компания купцов, при которых Давид отправлял в сторону предназначенные для немедленной продажи стволы.
Перед самым замком мы обогнали тяжёлый, поскрипывающий фуражный воз: Носатый самостоятельно и очень обильно пополнял продуктовые кладовые. И вот подковы копыт и обода колёс прогрохотали по каменной дуге мостика, и кареты остановились, плотно заняв всё пространство между баней и каминным залом. Обитатели «Шервуда» и их любимые и желанные гости высадились из экипажей и поспешили в большой зал – уютный, щедрый и дружелюбный.
– Здравствуй, дом! – звонко воскликнула Власта, входя в дверь.
– Дом, – прошептала, прижимаясь к моей руке, Эвелин. – Милый дом!…
Наши русские гости удивлённо-одобрительными голосами встретили новинку: неподалёку от камина, сразу за двойной плитой кухни, зеленела поставленная на высоту пояса массивная каменная чаша, выложенная из зелёного диорита. Над ней из стены выступал медный кран с изящной ручкой, отлитой в виде буквы «Т». Здесь все вымыли руки и стали рассаживаться за столом для принятия выставленных перед обедом закусок.
Все, кроме живущих на ферме и Дэйла, совершающего в этот день поездку к копателям золота, а также Луиса, Давида и Тая, собрались здесь, и длинный стол, без преувеличения, был занят почти на всю свою огромную половину.
Вошёл деловитый Носатый. Найдя меня взглядом, через головы гостей сообщил:
– Закупил всё самое свежее!
И принялся носить из фуражного воза привезённую снедь. Все взрослые гости заняли места у стены, а дети расселись напротив них. И только Ксанфия со своей рыжей курицей на руках не садилась. Она стояла посередине зала на своём тоненьком костыльке и на что-то неотрывно смотрела. И я похолодел. Не зная ещё, как спасти ситуацию, я лихорадочно перебирал в уме варианты – и не успел.
– Миленькая Омеличка, – чистым, тоненьким голосочком воскликнула она наконец, – что это такое?
И её протянутый пальчик указал на выложенных на разделочном кухонном столе приготовленных к супу неощипанных куриц. Омелия, крутнувшись на скамье, посмотрела назад и удивлённо произнесла:
– Не видишь разве? Куры.
– А… почему они так лежат?
Нет, снова, как в Адорском Городе, я прозевал эту крайнюю, злую секунду. Не нашёл нужного, уводящего в сторону слова. И нить событий, как и тогда, упустил.
– Так ведь зарезаны! – деловито сообщила Омелия. – Для супа. Сейчас сварим и станем есть…
Тот же самый животный визг, как в имение Регента, взвился над залом и впился мне в мозг. Исходя отчаянным криком, Ксанфия метнулась к двери. Замелькал и застукал в пол её костылёк.
Рванувшись из-за стола, я бросился следом, ещё не зная, что буду ей говорить. И ещё многие, не совсем понимая произошедшее, покинули застолье и устремились следом за мной.
– Ксанфия! – крикнул я, выметнувшись из дверей. – Подожди!
Но девочка, пронзительно воя, бежала к каменной лестнице, ведущей на плац. Здесь она споткнулась, выронила костылёк и, прижимая к груди тревожно заклекотавшую курицу, сбивая коленки, полезла вверх по ступеням. Я добежал, но не решился схватить её. Оглянулся, встретил беспомощным взглядом наполненный болью взгляд Эвелин. «Не знаю, что делать!» – безмолвно крикнул я ей.
А Ксанфия, без своей подпорки, подпрыгивая, как раненая птичка, на одной своей тоненькой ножке спешила, спешила к дальнему краю плаца.
Я быстро шёл вслед за ней и что-то успокаивающе бормотал. Допрыгав до дверей в восьмиугольную башню, девочка метнулась в неё и, – я успел увидеть, шагнув, – скрылась в дровяном складе.
Могильная тишина встретила меня, когда я приблизился к его двери. Но, стоило лишь мне шагнуть в проём двери, как на меня снова обрушился из темноты дикий визг. Я торопливо шагнул назад. Оглянулся. Все находившиеся ещё минуту назад в гостеприимном и мирном зале сгрудились сейчас здесь.
– Штокс! – одними губами выговорил я.
Мэтр подошёл, осторожно встал у двери.
– Ксанфий! – негромко позвал он.
Но ответом ему был всё тот же раздирающий сердце визг.
– Я стану сдесь и буту фас сащищать! – крикнул он тогда в темноту.
Визг смолк.
– Никого не пущу сюта и путу стоять и фас сащищать!!
Долгая, ломающая нервы пауза потекла в замершем воздухе восьмиугольной каменной призмы. Длинная, исполненная невыразимого напряженья минута.
– Никто не идти, – сказал уже тише Штокс. – Я никого не пускать!
Из темноты послышались судорожные всхлипывания.
– Пусть выплакаться, – тихо сказал мне побледневший от состраданья Гювайзен.
В этот миг людей в башне прибавилось. Вошли приехавшие с фермы Готлиб, Симония и оба жёлтых монаха, совсем недавно от Августа перешедших ко мне. (Я в последнее время их и не видел – они неизменно пребывали на ферме, вскапывая и удобряя коровьим навозом будущий большой огород.)
– Что происходит? – спросил меня вполголоса быстро подошёдший ко мне Готлиб.
– Ксанфия увидела на кухонном столе забитых кур, – тихо ответил я ему.
– О Боже!! И подумала, что её Живулечку тоже убьют!
– Вот именно. Не знаю, что делать! Беда, если схватится нервной лихорадкой. Она так мала! Чем лечить?
– Гювайзен! – раздался вдруг из темноты голосок.
– Я стесь, милый Ксанфий!
– Они… – (всхлипывания.) – едят куриц!!!
– Мой милый девойтшка! Но веть ты тоже их кушать. Вчера ещё софсем, фспомни! Чарли с топой рятом ситель и кришаль: «Хо-хо, секотня есть куриц!» И ты ель тоше.
– Нет!! – закричала из темноты Ксанфия. – Я ела какое-то белое мясо!
– Люти всекта етят мясо. Короф, сфиней. Окорокк, котлетка, колпаска…
– Это плохие, плохие люди! Это нельзя, нельзя есть! Это живое!
– Но, милый Ксанфий, если тшеловек не путет есть корофка и сфинка, он умрёт!
И тут шагнул вперёд один из монахов и громко сказал:
– Это неправда!
Я вздрогнул. А он повторил:
– Виноват перед вами за категоричное возражение, добрый и славный фон Штокс, но то, что вы только что сказали, – неправда. – И, шагнув к проёму двери, произнёс: – Наша добрая и любимая девочка! Я хочу сказать тебе очень важную вещь!
– Ты кто? – после нескольких всхлипов спросила из темноты Ксанфия.
– Меня зовут Ламюэль. Я из священников, которые служат Солнцу. И знаешь, какая у этих священников есть особенность? Они никогда не едят никакого мяса. И кур не едят, никто, совсем, никогда.
– Не едят куриц?
– О, нет! Ни за что! Куры живые, и коровки живые, и свинки. Чтобы их съесть – их надо убить. А мы против того, чтобы живых убивали.
– И куриц?
– И куриц.
– А это правда?
Здесь шагнул вперёд второй монах Августа и сказал:
– Совершенная правда, наша милая девочка! Меня зовут Фалькон, я тоже священник Солнца. И мы с
