чем когда-либо оценила торжественный обет, которым мы связаны, то это потому, что он позволяет мне не бояться дурной славы и скрепляет печатью долга решение любви. Но не будем медлить… Может быть, каждая минута…
Фокленд. Нет, мне лучше не показываться до наступления темноты… Но мне страшно подумать, каким бесчисленным превратностям я подвергаю такое нежное существо…
Джулия. Возможно, что вы лишитесь всего состояния из-за этого злосчастного поступка. Не знаю, так ли это! Но это одно никогда не составит нашего несчастья. Нам хватит того немногого, что есть у меня; изгнанникам не полагается жить роскошно.
Фокленд. Да… Но в таких ужасных условиях жизни оскорбленная гордость может усилить раздражительность моего характера, и я сделаюсь таким угрюмым, таким суровым, что у вас истощится терпение. Может быть, воспоминание о моем поступке будет так терзать мою совесть, что доведет меня до мрачного, мизантропического состояния, и в конце концов я возненавижу нежность, желающую утешить меня, вырвусь из ваших объятий и поссорюсь даже с вашей любовью.
Джулия. В таком тяжелом состоянии духа вы будете вдвое нуждаться в нежном и любящем друге, который бы заботился о вас, утешал… который, перенося спокойно и кротко ваши недостатки, научил бы вас так же спокойно и кротко переносить удары судьбы.
Фокленд. Дорогая, я испытал тебя до конца. Вместе с этой ненужной хитростью я отбрасываю прочь все мои сомнения! Как мне вымолить у тебя прощения за эту последнюю недостойную выходку моей беспокойной, недоверчивой души?
Джулия. Как! Значит, никакого несчастия с вами не произошло?
Фокленд. Мне стыдно сознаться, что я все это придумал, но сжалься, Джулия, и не казни меня презрением за вину, которая никогда больше не повторится. Прости меня в последний раз и позволь мне завтра же сделать тебя перед богом и людьми моим добрым гением и наставницей навсегда. Дай мне искупить все мое прошлое безумие годами нежнейшего обожания!
Джулия. Погодите, Фокленд! Одному небу известно, как я счастлива, что вы не совершили преступления, которое я боялась назвать. Я плачу! Это слезы благодарности… Но то, что ваши жестокие сомнения довели вас до обмана, растерзавшего мое сердце, доставило мне такую муку, которую я и выразить не могу.
Фокленд. Ради бога, Джулия…
Джулия. Нет, выслушайте меня до конца. Мой отец любил вас, Фокленд. Вы спасли мне жизнь. И в его присутствии я отдала свою руку – радостно отдала тому, кому раньше отдала сердце. Когда вскоре после этого я потеряла отца, мне думалось, что само провидение указало мне в вас того, кому я должна отдать всю любовь и благодарность, оставшиеся в моем сердце. И потому я охотно соглашалась терпеть от вас все то, что гордость и чувствительность запретили бы мне выносить от другого. Я не стану попрекать вас, повторяя, как вы играли моей искренностью…
Фокленд. Я всецело признаю себя виновным, но выслушайте…
Джулия. После целого года таких испытаний я могла льстить себя надеждой, что меня не оскорбят новой проверкой моей искренности, проверкой столь же бесполезной, сколь жестокой. Но теперь я убедилась, что вам несвойственна доверчивость и довольство в любви. С этим убеждением я никогда не буду вашей, Фокленд! Пока я надеялась, что мое постоянное внимание, моя неутомимая доброта смогут в конце концов перевоспитать вас, я была счастлива получить возможность постоянного влияния на вас; но я не хочу давать вам законного права злоупотреблять долготерпением той, которая все равно никогда не могла бы бороться с вами.
Фокленд. Но, Джулия, клянусь душой и честью, если когда-нибудь после этого…
Джулия. Еще только одно слово: я поклялась вам в верности когда-то и не отдам сердца другому. Я буду искренне молиться о вашем счастье. Буду молить у неба как самого драгоценного дара, чтобы оно избавило вас от несчастных свойств, которые одни виною того, что наш торжественный обет нарушен. Все, чего я прошу от вас, это чтобы вы задумались над своими недостатками. И, когда вы будете перечислять все радости, которых сами себя лишили, пусть не последним вашим сожалением будет воспоминание о той, которая за вами, нищим, пошла бы на край света и любовь которой вы утратили.
Фокленд. Ушла… Навек! Да. В ней чувствовалась такая отчаянная решимость, что я был словно пригвожден к месту. О дурак, болван, варвар! Мне… мне, у которого пороков больше, чем у последнего из смертных, милостивая судьба послала на помощь небесного ангела, и я сам, безумец, прогнал его от себя. Но надо спешить на место дуэли! О! Настроение мое вполне подходит для предстоящей сцены. Жаль только, что я в ней не главное действующее лицо, что я не могу сделать так, чтобы моя проклятая ложь обратилась на меня… О любовь! Мучительница, враг мой! Твое действие подобно чарам луны: ты делаешь людей глупцами, а чувствительных обрекаешь безумию и меняешь течение их жизни.
Служанка. Мисс Джулия только что была здесь, я знаю это; может быть, они в соседней комнате.
Лидия. Ах!.. Хоть он так ужасно поступил со мной, я не могу выкинуть этого повесу из головы. Кажется, одной лекции моей серьезной кузины будет достаточно, чтобы я помирилась с ним.
О Джулия, я пришла к тебе, потому что жажду утешения! Боже мой, дорогая, да что с тобой? Ты плакала? Пусть меня повесят, если Фокленд опять не мучил тебя!
Джулия. Ты ошибаешься, я немного расстроена, но совсем по другой причине. Тебе ни за что не догадаться
Лидия. Ах, какие б огорчения у тебя ни были, могу тебя уверить, что мои превосходят их! Ты знаешь, кем оказался Беверлей?
Джулия. Теперь я могу тебе признаться, Лидия, что мистер Фокленд давно уже посвятил меня в эту тайну. Если бы капитан был действительно тем, за кого ты его считала, я не стала бы так спокойно выслушивать твои признания, а постаралась бы отговорить тебя от этого каприза.
Лидия. Так, значит, все меня обманывали? Но все равно. Я за него никогда не выйду замуж!
Джулия. Но, Лидия…
Лидия. Да разве это не возмутительно? Я воображала, что мне предстоит очаровательная драма. И вдруг оказалось, что мною торговали как на рынке. А я-то представляла себе сентиментальное похищение! Восхитительное переодевание! Прелестную веревочную лестницу! А тут еще луна, коляска четверней, шотландский священник,[43] негодующая миссис Малапроп и заметки во всех газетах… О, я умру от разочарования!
Джулия. Не удивлюсь этому!
Лидия. И какой печальный контраст! Чего я теперь могу ждать? Скучнейших приготовлений, разрешения епископа, благословения тетушки, чтобы с ним отправиться к алтарю, глупо ухмыляясь? Или еще того хуже: троекратное оглашение в деревенской церкви, где толстый, неуклюжий пономарь будет спрашивать каждого мясника в приходе, не знает ли он препятствий к соединению Джека Абсолюта и девицы Лидии Лэнгвиш, незамужней особы? О, дожить до того, чтобы тебя называли девицей!
Джулия. Действительно, как грустно!
Лидия. О, как мне горько вспоминать те очаровательные хитрости, к которым я прибегала, чтобы улучить полминутки свидания с этим человеком! Сколько раз я, крадучись, убегала из дома в холодную январскую ночь и находила его в саду обледеневшим, как статуя; он падал прямо в снег на колени и так трогательно чихал и кашлял… Он дрожал от холода, а я от волнения, и в то время как наши руки и ноги немели от зимней стужи, он горячо умолял меня разделить его пламя – и мы пылали взаимным жаром! Ах, Джулия, вот это была настоящая любовь!
Джулия. Если бы я была в веселом настроении, Лидия, я бы от всего сердца посмеялась над тобой… Но сейчас я более склонна серьезно просить тебя: не заставляй искренне любящего тебя человека страдать от твоих капризов: я слишком хорошо знаю, до чего могут довести капризы.
Лидия. О господи! Что это принесло сюда тетку?
