Георгиями...
От своих странствий Немирович-Данченко отдыхал дома. Здесь у него бывали в гостях многие известные литераторы, деятели искусств. Корней Чуковский записал после одного из посещений иронические строки о хозяине: «Много водок, много книг, много японских картин, в ванной штук сорок бутылок от одеколону – множественность и пустопорожняя пышность – черта Немировича-Данченко. Даже фамилья у него двойная. Странный темперамент: умножать все вокруг себя».
Ирония иронией, а добрые отношения с Немировичем-Данченко Корней Иванович поддерживал много лет.
Даже дома и даже в тяжелое революционное время образы дальних стран не отпускали Немировича-Данченко. Вот как он сам вспоминал о знакомстве с Николаем Гумилевым, другим известным путешественником:
«Любил его чудесную книжку рапсодий 'Конквистадоры'... Маленькие поэмы ее были похожи на стройные каравеллы испанских завоевателей... Как-то говорю о них К.И. Чуковскому.
– Хотите познакомиться с автором?
– Еще бы.
Дня через два ко мне на Николаевскую пришел Чуковский.
– Я к вам не один...
День был тусклый, серый... И в этом тусклом, сером выступало позади что-то неопределенное. Ни одной черты, которая остановила бы на себе внимание. Несколько раскосые из-под припухших век глаза на бледном, плоском лице. Тонкая фигура... Солнечный поэт, и ничего в нем от солнца и красочного востока. Он странствовал по его востоку – я по северу и западу, спускаясь до южных границ Марокко и потом до таинственных Тимбукту и Диенне... В России росла страшная явь большевизма. Было жутко, нудно, холодно и голодно. Хотелось отойти от нее, отогреться на впечатлениях знойного далекого, недосягаемого юга. Забыться в свободных просторах спаленных небом пустынь... И мы потом целые дни говорили о чужой, сказочной жизни... Хотели даже начать ряд лекций об Африке. Думаю, в советском раю они не имели бы успеха. Слишком львиные приволья и черные племена были в Петербурге ни к месту и не ко времени...».
Что ж, время тогда и вправду было не слишком привольное. Холодное и голодное. В подтверждение можно процитировать дневник Зинаиды Гиппиус – желчную запись 1919 года, имеющую к нашей улице самое прямое отношение:
«На Николаевской улице вчера оказалась редкость: павшая лошадь. Люди, конечно, бросились к ней. Один из публики, наиболее энергичный, устроил очередь. И последним достались уже кишки только».
В Петербурге – вернее.уже в Петрограде – Немирович-Данченко жил до 1922 года. А потом отправился за границу, где остался навсегда и где писал свои воспоминания...
ДОМА №№ 43, 45
КУПЕЧЕСКИЕ ХОРОМЫ
Как и многие другие здания на Николаевской, дома № 43 и № 45 в начале XX столетия принадлежали представителям купеческого сословия. Первым какое-то время владел видный мясоторговец, гласный Городской думы Константин Пузырев, а вторым – купеческая семья Логуновых.
Дом № 43 по своему облику вполне зауряден, да и в истории его ярких фактов найти не удалось. Хотя свой вклад в городскую летопись он внес. В 1880-е, скажем, здесь помещалась редакция газеты «Медицинский вестник». Двадцатью годами позже в доме жил и принимал своих пациенток известный врач Николай Каннегисер, один из учредителей Частного гинекологического института, работавшего на другой стороне Николаевской (в доме № 44). Леониду Каннегисеру, будущему убийце главы Петроградской ЧК Моисея Урицкого, врач приходился дядей.
В том же начале XX века в доме находилась главная контора «первой и единственной в России фруктоочистительной фабрики «Г.И. Марьяновский в Самарканде». Тут жил и хозяин фабрики Григорий Марьяновский. Нетрудно понять, что само его заведение находилось в Средней Азии, производило же оно сухофрукты, орехи, изюм...
А в советские годы в доме № 43 долго работал магазин «Старая книга», памятный ленинградским книголюбам.
Трехэтажный дом № 45 выглядит симпатичнее своего соседа, но по части истории уступает даже ему. Хотя стоит этот дом еще с пушкинских времен, да и облик свой отчасти сохранил. Только вот фасады его получили нынешний облик в конце XIX века.
А с конца XIX века до самых предреволюционных времен, здесь – как и во многих угловых домах столицы – помещался ренсковый (винный) погреб. Содержал его живший тут же купец Василий Пантелеев...
ДОМ № 47-49
ЧЕРТЫ И ЧЕРТОЧКИ СУДЕБНОГО ПРОЦЕССА
Огромный дом под двойным № 47-49 получил свой облик в начале XX века – после капитальной перестройки, фактически объединившей два прежних здания в одно. Впрочем, и сегодня хорошо видно, где фасад одного дома сменяется фасадом другого.
А прежде на его месте стояли куда более скромные дома № 47 и № 49, долгое время принадлежавшие семье Лермонтовых. Вначале их владельцами был Василий Лермонтов, затем его сын Геннадий, а потом и внук, тоже Геннадий. Как уверяют историки, младшие Лермонтовы оба питали симпатии к демократическому движению. Быть может, этот и так – но либеральные симпатии не помешали им сделать отличные карьеры. Г.В. Лермонтов был почетным мировым судьей, а его сын – камер-юнкером двора.
