1
Глубокая трещина в зеркале разрезала блестящее от крема лицо Клаудии Бордин на две неравные части. Она пригнулась, покачала головой. Просто забавно, как изменилось ее лицо, как оно исказилось! Идеальная маска для «Сказок Гофмана». Как жаль, что нельзя в таком виде появиться на сцене. Эберхард был бы наконец доволен…
Из динамика над дверью послышался треск, и в ту же секунду тесная комната наполнилась дрожащими звуками.
— Солистов просят немедленно пройти в репетиторскую, — послышался голос Вестхаузена. Он задыхался, будто только что бегом взбежал на пятый этаж. — Повторяю: всех солистов просят прийти на разбор в репетиторскую… Господин Пернвиц уже ждет!
Что-то опять затрещало, и вдруг все эти неприятные звуки словно ножом отрезало.
— Похоже, у нашего добряка Вестхаузена опять расшалились нервы. Пролаял что-то, как песик…
Клаудиа Бордин вздрогнула: появления своей младшей подруги она не заметила.
— С тех пор как его назначили ассистентом режиссера, он сам не свой, — ответила она равнодушно, снимая грим у уголков глаз. — Может быть, и нам было бы невмоготу на его месте.
Скомкав сушилку, бросила ее в корзину для бумаги.
— Я смотрю, ты не переодеваешься? Хочешь пойти прямо в этом костюме?
— Эберхард оказал мне любезность и все, что касается моей роли, уже со мной обсудил. Хотя и обсуждать-то особенно было нечего.
Беритт Мансфельд напела несколько тактов из арии Олимпии и присела к своему зеркалу.
«Он поговорил с тобой наедине, чтобы не опозорить свою новую фаворитку в присутствии коллег», — подумала Клаудиа.
— Везет же тебе!
— Правда… Эберхард действительно потрясающий мужчина и большой художник.
Беритт Мансфельд отодвинула в сторону стопочку нот, сняла налобник и принялась энергично взбивать волосы.
— Ты уже все к Рождеству купила?
Клаудиа подумала немного, прежде чем ответить.
— Нет, придется еще раз пройтись по магазинам. Попозже, когда заберу Биргит из садика.
— А Эберхард?
— Мы пойдем вместе…
— Ничего, я просто так. — Мансфельд бросила щетку на столик и вдруг захихикала. — Знаешь, я вспомнила один анекдот. Ну, насчет того, как муж отправлялся со своей женой в универмаг, а там…
— Я слышала, как Вондри рассказал его за обедом. — Клаудиа закрыла свою коробку с гримом, встала и сняла халат. — Я не прощаюсь, мы сегодня еще увидимся.
В коридоре остановилась, глубоко вздохнула. Здесь все пропахло старыми театральными костюмами, дезинфекцией и мастикой. Как все-таки это зловредное насекомое умеет ужалить с невинным видом!
Мимо нее пробежали несколько хористок, поздоровались. Смеясь и щебеча, исчезли на лестнице. Перед гримуборной кордебалета Вондри беседовал о чем-то с одной из танцовщиц, обнимая ее за талию. Он не успел еще переодеться после репетиции «Сказок». Хотя Клаудиа не разглядела ее лицо, она знала, что это Кречмар, жена ассистента режиссера. Полгорода сплетничало об этой парочке, а супруг, как всегда, ни о чем не догадывался.
Со сцены донесся шум, там меняли декорации. Снова из всех дверей открытых артистических уборных послышался задыхающийся голос Вестхаузена:
— Мы ждем солистов… Госпожа Бордин, госпожа Вондри, господин Гюльцов… Поторопитесь в репетиторскую, господин Пернвиц готов начинать… Мы ждем только вас!
Клаудиа направилась в сторону репетиторской. Уставшая и опустошенная, она не ощущала сегодня привычного подъема перед генеральной и внутренней дрожи перед близкой премьерой!
Часы в коридоре показывали десять минут второго. В реквизиторской главный администратор внушал что-то молодому белокурому великану. Очевидно, очень важное, ибо не обращал даже внимания на бутылку пива в его руке. Фамилия этого рабочего сцены, кажется, Крампе. Он в театре совсем недавно, и Клаудиа впервые услышала его фамилию на утренней репетиции. Кто-то сказал, что при перестановке декораций к третьему акту он едва не зашиб Эберхарда. А тот так на него наорал, что Крампе хотел было броситься на него с кулаками., Этого сильного, как бык, парня с трудом удалось удержать… Что ж, Эберхарду не впервой нарываться на неприятности — кому хочешь нагрубит!
Декорации уже убрали, потому что все рабочие сцены — кто один, а кто с приятелем — прямиком направились в театральную столовую. Вид у них был недовольный, они едва удостаивали Клаудиу приветствия. Пропустив их, Клаудиа толкнула тяжелую, обитую металлом дверь. И чуть не ударила ею Вондри. Тенор торопливо извинился, пробормотав под нос что-то неразборчивое, и исчез за кулисами. Самовлюбленный типчик! А все-таки побаивается, когда Эберхард на него прикрикнет.
Только хотела Клаудиа последовать за ним, как заметила Вестхаузена. Обычно взъерошенный и чрезмерно деловитый, ассистент режиссера стоял сейчас неподвижно, облокотившись о пульт, и смотрел вслед тенору. Просто поразительно, до чего у него изменилось выражение лица. А выражение его глаз испугало Клаудиу. Она в нерешительности остановилась.
— Иди уж, иди, — проговорил Вестхаузен, не меняя позы. — Вас что предупреждай, что не предупреждай — все равно бегаете через сцену. — Он вновь обрел вид прежнего, занятого одновременно множеством дел человека. — Да поторапливайся, не то твой муженек еще, не дай бог, лопнет от злости.
Он явно нервничал, расстегивая свой белый ассистентский халат, потом повесил его на крючок у пульта.
Клаудиа предпочла обойти в беспорядке расставленные за сценой столы и стулья. Неужели ему все- таки все известно насчет Вондри и жены?..
Оказавшись под колосниками, еще раз оглянулась. Вестхаузен успел надеть пальто. Сейчас их разделяло все пространство сцены. Грубо подмалеванные кулисы, изображавшие погребок Лютера в первом акте, казались в этом холодном и призрачном свете особенно жалкими и безжизненными.
Потом Вестхаузен сделал какое-то неловкое с виду движение — и погас свет. Внезапно наступившая темнота огорошила Клаудиу, она невольно вздрогнула. Прошло несколько секунд, пока в свете включенных голубых и зеленых ламп принудительного освещения снова можно было различить очертания декораций. Где-то хлопнула дверь, но там, видно, тоже был погашен свет. Клаудиа двигалась к выходу на ощупь. Облегченно вздохнула, оказавшись в скудно освещенном коридоре левой стороны.
В проходе, ведущем к кассе театра, прозвучал как будто высокий тенор Вондри.
— Ты поставил меня в ужасное положение… Если бы я раньше знал…
— … все равно взял бы эту штуку, — договорил за него кто-то другой. — Не нам одним хочется…
Удивленная донельзя, Клаудиа поднялась по ступенькам к двери репетиторской. Этого она от Вондри никак не ожидала: какие-то темные делишки для него важнее хороших отношений с Эберхардом!
Несколько запыхавшись, вошла в комнату.
А там все смеялись, кто сдержанно, а кто и до слез. Главный режиссер Пернвиц, устало переставляя ноты, вернулся к своему креслу. Он только что показал, как неестественно, будто на ходулях, двигается Вондри в роли Гофмана в финальной сцене, а сейчас притворялся, будто реакция коллег ему неприятна. Однако Клаудиа заметила, как он исподтишка бросил взгляд на двух девушек из подшефной бригады
