нестерпимо стыдно, а ног не унять.
Остановился. Незнакомая окраинная улочка. Домишки, пустые палисадники. В оконных стеклах горит солнце. Весна! «А Зина одна на чердаке. Сбежал от нее, как последний трус. Как те шкеты. Назад, скорее назад!»
Севкино внимание привлекли какие-то звуки. Музыка! Но на чем это играют? Не гармонь, не балалайка, не скрипка. Повернулся к приотворенному окну, задернутому занавеской, и заслушался.
Удивительная штука — музыка! Севка знает, что стоит на окраинной улице Тюмени, а кажется, что не здесь. Чудится, будто эскадрон атакует лавой. Вот вылетели с лесной опушки кони, стелются по земле, прижав уши, а всадники привстали на стременах, вскинули клинки… Над плетнями заголубели дымки выстрелов — это пехота белых… И вдруг — пулеметная строчка. Словно дерюгу рвут…
Музыка смолкла, но она еще звучит в Севке. Храпят ошалелые кони, свистит в Севкиной руке кнут, пулеметчик Федор Дроздов припал к «максиму»: та-та-та-та!
— Что ты стоишь тут, мальчик?
Очнулся Севка. Из отворенной калитки на него смотрит высокая седая женщина.
— Это вы играли? — спросил.
— Я.
— А на чем?
— На рояле, мальчик. Я рада, если тебе понравилось. Хочешь еще послушать?
— Ага!
— Так заходи, пожалуйста!
Сняв у порога шлем, Севка вошел в маленький домик, опасаясь, как бы не затоптать лаптями крашеный пол.
— Вот он, волшебник! — указала старушка на рояль. — Ты разве никогда не видел?
— Нет.
Пальцы ударили по клавишам, взлетели вверх, снова упали. И Севка позабыл все на свете. Теперь ему почудилось, что оказался он в своем поселке. Вернее, на лугу, возле речки, которая протекает через поселок. Кузнечики в траве стрекочут, журчит на перекате вода, порхают бабочки, пчелы, звеня, садятся на цветы, а стремительные ласточки так и режут небо… И нет ни войны, ни забитых вокзалов, ни голода, ни болезней. Есть только радость.
— Это Чайковский, — будто сквозь сон слышит Севка. — Еще играть?
— Нет! — спохватился он. — Спасибо… Вот если б вы позволили в другой раз прийти…
Шел Севка обратной дорогой к бане — словно нес на себе тяжелый груз. Музыка музыкой, а Зина-то одна. Что подумает, когда проснется? Клава небось нянчилась с Севкой, как с маленьким. А он? Может, ей уже получше? Хоть бы выздоровела!
Нет, не лучше. Солому как положил поверх пальто — так и лежит.
— Болит? — подошел он на цыпочках к Зине. — Да ты никак плакала?
— Ну и плакала! Где ты был?
— Ходил другую квартиру присматривать, — соврал Севка.
— Зачем?
— Тут тебе нельзя. Грязно… Вот если б согласилась одна старушка. Она мне на рояле играла. Еленой Ивановной зовут.
— На рояле? — удивилась Зина. — Какой ты счастливый! Эх, мне бы послушать.
— Зачем же слушать, раз ты сама умеешь? Выздоровеешь и сыграешь… Этого… Чайловского.
— Чайковского! — поправила Зина. — Думаешь, сыграю? А если это тиф?
— Вот выдумала! — прикрикнул Севка. — Так уж и тиф. Есть еще испанка… да мало ли всякой хворобы!
— Правда? А ты меня не бросишь одну?
«Догадалась!» — подумал Севка. Уши как огнем охватило и некуда деть глаза. Но пересилил себя.
— Да ты что? Как же я тебя брошу? Это ж надо быть… как те шкеты… На-ка вот, пожуй лепешку.
Зине совсем не хотелось есть. Но, чтоб не обидеть Севку, взяла лепешку, откусила, долго-долго жевала и с усилием проглотила.
— Вкусная! — прошептала Зина. — Только сейчас не хочу. Когда захочу — съем. Ладно? Я лучше подремлю…
Задумался Севка. Никогда еще на него не сваливалось такой беды. Ну, было в дороге трудно, так он же один. А теперь приходится думать за двоих. Самому жить негде, и есть нечего, и надо ехать, а как быть с Зиной? Ей ведь особенная пища нужна. И квартира. Чтобы чисто, тепло. Вот если бы у Севки были деньги… Ну, положим, можно продать бумажник, дядя Мирон простит. А больше что продать? Платок, так он теперь Зине нужен, градусник — тоже. Полушубок-то не продашь… Пойти разве к той бабушке? Не поможет, так хоть посоветует.
Снова Севка у знакомого домика на окраинной улице Тюмени. Вышла к нему Елена Ивановна, удивилась:
— Так быстро по музыке соскучился?
— Нет, бабушка, я не за музыкой…
Рядом с этой старой женщиной он почувствовал себя таким маленьким, таким беспомощным, глупым и жалким, как когда-то рядом с матерью. Слезы выкатились сами собой и поползли по щекам, как ни сдерживал их Севка.
— П-посоветуйте, б-бабушка!
— Успокойся, детка! Может, твоей беде помочь можно… Ты расскажи. Пойдем в дом.
Кое-как успокоился Севка и рассказал все начистоту. Умолчал лишь, куда следовал эскадрон, потому что военная тайна. И про полушубок — это к делу не относилось.
— Мне что! — закончил он. — Найду эскадрон — и при деле. А вот с Зиной как быть? Пусть не родная она мне, но ведь не бросить.
— Не бросить! — кивнула старушка. — Как же нам быть? Больницы теперь переполнены, да и уход там плохой, и питание. Если ко мне? Мы, правда, еще не знаем, что у нее за болезнь. Но если и тиф, я не боюсь, сама перенесла. Ну, и присмотрела бы за Зиной не так, конечно, как в бараках. А вот с питанием? Я ведь бывшая учительница гимназии. Продаю вещи — тем и живу. Первое время еще ладно. Пока человек болен, ему не много нужно. А начнет поправляться, тут уж подавай. Надо все легкое, свежее — все самое лучшее.
— Дальше-то я что-нибудь придумаю, — пообещал Севка. — А вот на первое бы время? Чтоб ей там не быть, на чердаке.
Елена Ивановна всей душой хотела помочь этим попавшим в беду ребятишкам. Охотно поверила она в искренность Севкиного обещания. Но твердо знала и другое: еда не сказка, ее не придумаешь!
— Хорошо, Сева, — наконец согласилась старая женщина. — А как же мы доставим сюда Зину? Я знаю, где баня. Это не близко.
— То уж моя забота! — вскочил с табуретки счастливый Севка. — Я мигом! — Нахлобучил шлем и выскочил за дверь.
Уже смеркалось, когда запыхавшийся Севка ввалился на чердак.
— Идем, Зина, я тебе такую квартиру нашел!
— Мне ведь не дойти, — смутилась Зина.
— И не надо. Донесу!
— Подожди, дай чуть-чуть отдохнуть. Слушай, вот я лежала и думала: сама виновата! Убежала, а теперь не увижу ни Клаву, ни маму.
— Да брось ты! Теперь-то беспременно поправишься. Там знаешь какая старушка? Учительница гимназии. Это тебе не чердак.
Севка повязал Зине Клавин платок, надел на нее пальто и встал рядом на четвереньки.
— Берись за шею, полезай на спину! Вот так… А теперь пошли.
Встал и понес Зину по скрипучей лестнице вниз, радуясь, что навсегда покидает это постылое место.
