Петляет лесная дорога. По обе стороны стеной выстроились кедры, лиственницы, пихты. Вершины освещены солнцем, а здесь, внизу, густая тень. Красиво! Но какая-то эта красота непривычная, словно пугает. Даже не верится, что где-то есть человеческое жилье, что эта глухомань когда-нибудь кончится. Кони похрапывают, ставят уши, косятся по сторонам, выгибая шеи. Может, зверя чуют. А внизу, под копытами, переплетенные корневища, как змеи. Тряская дорога! Но хозяин, видно, привычный. Привалился к задку, вытянул ноги в больших, напитанных дегтем сапогах, спит. Севка поглядывает на него украдкой: что за человек? Высокий, худощавый, черные с проседью усы и борода.
Дорога круто пошла в гору. Кони припотели, тяжело задышали, с натугой. Севка соскочил, ослабил на коренном чересседельник.
Хозяин приоткрыл глаза, вприщур глянул на Севку, подумал одобрительно: «Знает, шельмец! Кажется, не прогадал я с работником…» Хозяину ведь и невдомек, что Севка — из кавалерии.
Глава IX
НЕ В ГОСТЯХ
В Сибири все непомерно огромное. И леса без конца и края. И реки — не окинешь глазом. И села — хоть редки, зато велики. На две, на три версты тянутся они по берегам рек, дымят в синее небо трубами, скрипят журавлями колодцев, пугают прохожих и проезжих оглушительным лаем псов.
Под стать тем немногим, которые уже повидал Севка в дороге, оказалось и село Гусаки, где живет Егор Лукич Ржаных, Севкин хозяин. Срубленные из толстых лиственниц дома в один, а то и в два этажа поставлены на века. Просторные, украшенные резными наличниками, они говорят о достатке и внушают уважение.
Двухэтажный, под железной крышей дом Севкиного хозяина стоял суровый, нахмуренный. Это был старый дом, рубленный еще дедом Егора Лукича. Давно не мытые окна в зеленых наличниках смотрели на улицу устало, словно в мрачном раздумье. Никто не вышел встретить хозяина, не распахнул тяжелых ворот. Только черный лохматый Турбай молча вылез в подворотную щель и, подойдя к повозке, поглядел на хозяина единственным глазом, вильнул хвостом.
Года четыре назад за какую-то провинность Егор Лукич хлестнул в сердцах Турбая сыромятным кнутом — высек глаз. Но пес оказался не злопамятным — давно простил.
Крякнув, хозяин слез с повозки, стуча тяжелыми сапогами, поднялся по ступенькам крыльца, пнул скрипучую дверь в сени. Сойдя во двор, распахнул ворота, приказал:
— Заезжай!
Севка тронул коней, въехал во двор, как в крепость.
Распрягли, вкатили под поветь забрызганную дорожной грязью рессорную повозку. Севка подхватил хомуты, повесил на вбитые в стену колышки, оглянулся.
— Так! — одобрительно кивнул Егор Лукич. — Погодя напоишь коней, а сейчас пойдем в дом.
В сенях на затоптанном крашеном полу играл с котятами мальчик лет трех в нахлобученном косматом треухе. Гладил котят, подзадоривал и хохотал над их проделками. Но когда отворилась дверь, мальчик испуганно оглянулся, примолк.
— Опять ты под ногами, Назар, — с досадой проговорил Егор Лукич и махнул рукой. — Горе луковое…
Мальчик не ответил. Зябко поежился и потупил грустные карие глаза.
— Хворый, — объяснил хозяин. — Четвертый год пошел, а еще не ходит и не говорит. Уж лучше бы господь прибрал, все равно не жилец.
В кухне, возле большой закоптелой печи, ссутулившись над лоханью, стирала белье высокая худая женщина. Пахло щелоком, над лоханью клубился пар.
— Собери-ка поесть, Степанида, — приказал Егор Лукич. — Да поживей! Напустила туману на весь дом.
Женщина выпрямилась, молча поглядела на Егора Лукича, перевела взгляд на Севку.
— Это еще кого привез? — спросила баском. — Комиссара, что ли? Вон какая звездища на шапке.
— Работника привез. Тебе в помощь. А то ведь ты меня, считай, перепилила.
— Работника? — с издевкой переспросила Степанида. — От такого сопливого работника толку, как от полыни сладости.
Севка смолчал.
— Насчет толку — это не бабьего ума дело, — повысил голос хозяин. — Тащи-ка на стол. Или не слыхала?
Вытерла Степанида фартуком большие, покрасневшие от горячего щелока руки, взялась за ухват. Хозяин повел Севку в чистую горницу.
— Пулемет, а не баба! — кивнул он в сторону кухни. — Ей слово, а она — ла-ла-ла! Братняя жена. Меньшого брата, Макара. Помогает мне по хозяйству. На работу, правда, люта, но и на язык тоже… Чистый пулемет.
Егор Лукич сходил в чулан и вернулся с бутылкой водки. Усевшись за стол, встряхнул бутылку, поднес к глазам:
— Слеза! Это еще николаевская. Но ты, Савостьян, как говорится, на чужой каравай рот не разевай — на выпивку не рассчитывай. Потому как не в гостях у меня. Это крепко запомни.
— Что вы, Егор Лукич! Я и не пью вовсе, — покраснел Севка.
Вошла Степанида с большим закоптелым чугуном щей. Налила полную миску хозяину, а Севке — миску поменьше, тоже полную. Жарких, обжигающих щей, в которых плавали хлопья растолченного свиного сала!
Егор Лукич выпил полный стакан водки, поморщился, утер усы и, крякнув, начал хлебать щи.
Взял и Севка деревянную ложку, зачерпнул, остудил, вытянув губы в трубочку, отведал. Эх, и хороши!
Скрипнула филенчатая створка двери, показалась большая круглая голова Назарки. На четвереньках он преодолел порог, подполз к Севке, ухватился за штанину и встал на кривые ноги. Севка поднял его к себе на колени:
— Хочешь есть, Назарка?
Повернул голову, глянул на Севку большими грустными глазами, кивнул.
— А ты скажи: «Ха-чу!»
Назарка снова поглядел на Севку, помедлил и повторил:
— Ха-цу!
Переглянулись Егор Лукич со Степанидой: Назар заговорил!
Севка зачерпнул щей, остудил, пригубил сперва сам, не горячо ли, и поднес Назарке. Тот хлебнул.
— Вкусно? — наклонился к нему Севка.
Кивком ответил мальчик: мол, вкусно!
— Нет, ты скажи: «Да!»
Помедлил Назарка, опять поглядел на Севку, хлопая густыми ресницами, и произнес:
— Ва!
— Не «ва», а «да»! — поправил Севка и, погладив неровно остриженную ножницами большую Назаркину голову, начал кормить его с ложки. Назарка ел, причмокивая.
— Скажи на милость! — удивился отец. — То было хоть силком в него вливай, в заморыша, а сейчас вон как трескает.
— А он и не заморыш! — возразил Севка. — Он хороший. Правда, Назарка?
— Пвав… Пвав… — Мальчик застеснялся и спрятал свою круглую голову у Севки под мышкой.
Что-то словно дрогнуло, затеплилось в суровом лице хозяина. Иначе как-то посмотрел он на сына, на
