Да, ты сосредоточена, но всё равно ты видишь сон, к тому же не тот. Всё человечество грезит о мире, которого нет. Мы воображаем себе космос статистических средних значений, а объективную природу воспринять неспособны. От нашего взгляда ускользает то, что неотделимо вплетено в другое, мы пытаемся это распутать, располагая части одну после другой, одну над другой, а на вершину всего ставим себя. Мы объявляем средние величины действительностью, мы определяем иерархии, искажаем пространство и время. Нам всегда нужно увидеть, чтобы понять, но видящий человек слеп, Карен. Смотри во тьму. Праоснова всего живого — темна.
Тёмное грозно.
Ни в коем случае! Оно отнимает у нас координаты нашего зрительного существования. Но разве это так уж плохо? Природа многообразна! Но сквозь очки предвзятости она обедняется. Разве изображения на наших компьютерах и телеэкранах показывают реальный мир? Разве сумма всех впечатлений отражает многообразие понятий «кошка» или «жёлтый цвет»? Это чудо, как человеческий мозг добивается многообразия вариантов таких усреднённых понятий, это просто фокус — сделать возможным понимание невозможного, но цена этому фокусу — абстракция. В конце стоит идеализированный мир, в котором миллионы женщин пытаются выглядеть, как десяток супермоделей, семья имеет 1, 2 детей, а средний китаец имеет возраст 63 года и рост 170 сантиметров. Из-за одержимости нормой мы не видим, что норма — как раз в отклонении от нормы. История статистики — это история непонимания. Она помогла нам получить общие представления, но она отрицает вариации. Она отчуждает от нас мир.
Зато делает нас ближе друг другу.
Ты в самом деле так думаешь?
Разве мы не пытались найти с Ирр путь понимания? И нам это даже удалось! Мы нащупали общую основу — математику.
Осторожно! Это совсем другое. В расчёте пифагорейского квадрата нет никакой свободы действия и никаких вариантов. Скорость света всегда остаётся скоростью света. Математические формулы непоколебимы, пока описывают одно и то же физическое пространство. Математика не допускает оценки. Математическая формула — это не то, что живёт в норе или на дереве, что можно погладить и что может оскалить зубы при попытке подойти к нему слишком близко. Нет усреднённого закона всемирного тяготения, есть просто один закон. Конечно, мы обменялись математическими сведениями, но разве мы поняли друг друга? Разве математика может сблизить людей? Этикет в мире соответствует особенностям истории культуры, и каждый круг культуры видит мир по-своему. Народ инуит не знает общего слова для понятия «снег», но знает сотни слов для разных видов снега. Народ дани в Новой Гвинее не знает обозначения цветов.
Что ты видишь?
Уивер вглядывается во тьму. Батискаф спокойно продолжает свой путь, по-прежнему с наклоном 60 градусов и скоростью 12 узлов. Полторы тысячи метров уже позади. «Дипфлайт» ни разу не скрипнул, не щёлкнул. В соседней кабинке лежит Мик Рубин. Она старается не думать о нём. Всё-таки непривычно лететь сквозь ночь вдвоём с мёртвым.
Мёртвый посланец, на него вся надежда.
Внезапная вспышка.
Ирр?
Нет, что-то другое. Каракатица. Карен попала в их стаю и очутилась посреди подводного Лас-Вегаса. В мире вечной ночи избранницу не удивишь ни ярким нарядом, ни танцами. Если холостяки ищут спутниц, они светятся и мигают — это закодированный подводный крик. Но в случае батискафа речь идёт не об ухаживании — на сей раз вспышки должны отпугнуть врага. Прочь отсюда, говорят они, а поскольку Уивер не уходит, эти организмы включают свои фотофоры на всю катушку. Между ними — более мелкие организмы с красной или синей серёдкой — медузы.
Потом к ним присоединяется нечто, невидимое Уивер, но заметное для эхолота: большая, компактная масса. Какое-то время она думает, что это Ирр, но их коллективы светятся, а эта штука чёрная, как окружающее море. У неё продолговатая форма, массивная на одном конце и суженная на другом. Уивер летит прямиком на неё. Она поднимает «Дипфлайт» повыше, скользит поверх этого существа — и понимает, на кого чуть не налетела.
Киты должны пить. Как ни абсурдно это звучит, опасность погибнуть в океане от жажды — для кита такая же реальность, как для потерпевшего кораблекрушение. Медузы состоят почти целиком из воды, причём пресной, равно как и каракатицы. За этими поставщиками живительной влаги и ныряют кашалоты. Кит опускается вниз — на тысячу, две, а бывает и до трёх тысяч метров — и остаётся там дольше часа, после чего выныривает на поверхность на десять минут подышать.
Уивер встретила кашалота. Неподвижного хищника с добрыми глазами.
Что ты видишь? Чего не видишь?
Вот представь, ты идёшь по тихой улочке. Какой-то мужчина идёт тебе навстречу, женщина выгуливает собаку. Клик, моментальный снимок! Опиши, сколько на улице живых существ и на каком они расстоянии друг от друга.
Нас четверо.
Нет, нас больше. На дереве три птицы, значит, нас семеро. Мужчина на расстоянии восемнадцать метров от меня, женщина — на расстоянии пятнадцать. Собака — тринадцать с половиной, она бежит впереди хозяйки на поводке. А птицы на высоте десять метров, в полуметре друг от друга. Нет! На самом деле на этой улице толкутся миллиарды живых существ. Лишь трое из них — люди. Одна — собака. Помимо тех трёх птиц, в кустах сидят ещё 57, которых я не вижу. Сами деревья — тоже живые существа, в листве и коре которых копошатся мириады насекомых. В оперении птиц селятся клещи, как и в порах нашей кожи. Собака собрала на своей шкуре полсотни блох, четырнадцать клещей, двух комаров, а в кишечнике и желудке у неё живут тысячи крошечных червячков. Её слюна насыщена бактериями. Мы населены так же густо, и расстояние между этими существами практически равно нулю. Споры, бактерии и вирусы парят в воздухе, образуют органические цепочки, частью которых являемся мы, они переплетают нас всех в единый суперорганизм, и точно так же ведёт себя море.
Кто ты, Карен Уивер?
Я единственное человеческое существо на огромном участке пространства, не считая Рубина, который больше не живое существо.
Ты частица.
Частица многообразия. Ты не повторяешь никакого другого человека, как ни одна клетка не повторяет в точности другую. Так ты должна рассматривать мир. Как спектр различий. Разве это не утешительно — рассматривать себя как частицу, занимающую своё единственное, неповторимое место?
Ты частица в пространстве и времени.
Глубиномер вспыхнул. Две тысячи метров.
Ты в пути семнадцать минут.
Так показывают эти часы?
Да.
Чтобы понять мир, ты должна открыть другое время. Тебе бы вспомнить, но ты не можешь. Человек близорук вот уже два миллиона лет. В ходе эволюции Homo sapiens большую часть времени занимался охотой и собирательством. Это сформировало его мозг. Будущим для наших предков было то, что предстояло непосредственно, а всё более отдалённое, равно как и прошлое, было размыто. Мы жили текущим моментом, в первую очередь интересуясь размножением. Ужасные катастрофы забывались или запечатлевались в мифах. Вытеснение было подарком эволюции, но сегодня оно стало нашим проклятьем. Наш дух не охватывает временного горизонта дальше нескольких лет — хоть в прошлое, хоть в будущее. Мы не в состоянии учиться на прошлом, мы неспособны заглянуть в будущее. Люди не умеют видеть целое и своё место в нём. Мы непричастны к воспоминаниям мира.
Чепуха! Память мира — это эзотерическая чушь.
Ты так считаешь? Ирр помнят всё. Они и есть воспоминание.
