Глубина: 3466 метров.
Вокруг чернота.
Она едва отважилась глянуть на часы, боясь увидеть там что-нибудь ужасное: что миновали часы, что у неё не хватит кислорода на всплытие. Но цифры показывали, что она начала спуск 35 минут тому назад. Нет, она не вышла за пределы. Лишь момент приземления пропустила, хотя всё сделала правильно. Винты остановлены, системы активны. Она могла бы начать подъём хоть сейчас.
И тут вдруг всё началось.
Коллектив
Сперва Уивер подумала, что это обман зрения. Мерцание, будто кто-то сдул голубую пыль с гипертрофированной ладони, она покружилась и улеглась.
Новое свечение — на сей раз ближе и на большей площади. Оно стягивалось над лодкой, так что Уивер пришлось задрать голову. То, что она увидела, напомнило ей космическое облако. Невозможно сказать, как оно далеко и как велико, но чувство такое, что ты не на дне моря, а на краю далёкой галактики.
Потом голубизна размылась, а облако увеличилось, медленно опускаясь на батискаф.
Она вдруг поняла, что лежать на дне — не лучшая идея, если она хочет выгрузить Рубина.
И для этого сейчас самый подходящий момент. Сейчас или никогда.
Она завела моторы и приподняла «Дипфлайт», взбаламутив осадок. Над чёрным горизонтом задрожали молнии, и Уивер поняла, что слияние состоялось.
Коллектив был большой. «Дипфлайт» висел посреди слившегося облака. Уивер знала, что желе способно сжаться до очень плотной ткани. Ей не хотелось думать о том, что произойдёт с батискафом, если вокруг него сомкнётся мускул из одноклеточных. Примерно так, как могучая пятерня раздавливает сырое яйцо.
Она поднялась метров на десять над дном. Этого будет достаточно. Пора.
Нажать на кнопку — и всё произойдёт. Как бы не открыть от страха собственный колпак, тогда она мгновенно погибнет. На глубине три с половиной километра давление составляет 385 атмосфер. Расплющит в лепёшку.
Крышка колпака второго пилота встала вертикально. Воздух взрывообразно выстрелил в воду и приподнял тело Рубина вверх. Уивер ускорила свой подводный самолёт, хотя с открытым колпаком он был трудноуправляем, и тут же резко бросилась вниз, отчего Рубин окончательно катапультировался. Он парил чёрным силуэтом на фоне голубых молний. Чужое жизненное пространство смяло его ткани и органы, раздавило череп, сокрушило кости и выдавило из него наружу все жидкости.
Всё осветилось.
Желе подхватило тело Рубина и прижало его к улетающему батискафу. Организм приблизился и с другой стороны, со всех сторон разом, сверху и снизу. Он приник к лодке и к Рубину, уплотнился, и Уивер в смертном страхе вскрикнула…
Но тут лодка очутилась на свободе.
Ирр отпрянули почти так же быстро, как сомкнулись. Далеко отпрянули. Если описывать поведение коллектива в этот момент, можно было бы сказать: он ужаснулся.
Уивер услышала собственное поскуливание.
Голубые огни метались в гигантской студенистой массе, окружавшей лодку замкнутой эластичной оболочкой. Расплющенное лицо Рубина, прижатое сбоку к её куполу и слабо освещённое приборами панели, пялилось на неё тёмными глазницами. Потом тело мёртвого медленно отделилось и стало падать, совершая странные движения, будто исполняя неуклюжий ритуальный танец. В других обстоятельствах Уивер стало бы дурно, но здесь на чувствительность не было времени.
Оболочка разомкнулась внизу и стянулась вверх, образуя купол. По краям его пробегали волны. Труп биолога слился с темнотой. Одновременно из-под купола опустились тонкие щупальца, длинные, как тропические лианы. Они двигались координированно и целеустремлённо, нашли Рубина и принялись его ощупывать.
От кончиков щупалец ответвились более тонкие усики и обстоятельно занялись отдельными частями тела. Иногда они замирали или разветвлялись дальше. Иногда наползали друг на друга, будто беззвучно совещаясь. В отличие от всего, что она до сих пор видела у Ирр, эти щупальца светились переливчатым белым светом. Всё походило на немой балет, и Уивер вдруг почудилась музыка детства: «La plus que lente» Дебюсси, более чем медленный вальс, любимая пьеса её отца. Страх разом улетучился — от парализующей красоты этого хореографического действа, напомнившего ей о родителях.
То, что видела Уивер, не требовало никаких дополнительных доказательств существования явно выраженного и определённо нечеловеческого разума.
Уивер не верила в Бога, но чуть не забормотала молитву. Бог был ни при чём, лучезарная белизна щупалец объяснялась лишь взволнованным состоянием светоносных одноклеточных. Не говоря уже о том, что какой же Бог, стоящий близко к человеку, станет являть себя в виде щупалец?
Она запрокинула голову. Мерцающий голубой колокол над нею принял гигантские размеры — высокий, как купол неба. Из высшей точки что-то медленно опускалось — некое образование с щупальцами на нижней части, округлое, размером с луну. Под белой поверхностью сновали серые тени. На долю секунды возникали сложные узоры — нюансы белого на белом, симметричные вспышки, мигающие ряды точек и линий, криптокод, просто праздник для любого семиотика. На Уивер это существо произвело впечатление живого компьютера, в котором шли процессы чудовищной сложности. Она наблюдала это существо в процессе его раздумья и тут же поняла, что оно участвует в размышлении остального коллектива — всей этой массы, этого голубого небосвода. И тут до неё дошло, что именно разворачивалось у неё перед глазами.
Она нашла королеву.
Королева вышла на контакт.
Уивер не смела дышать. Многотонное давление сжало в Рубине все жидкости, но вместе с тем обеспечило их выход из разрушенного тела и распределение в воде. Концентрированный феромон тоже вышел наружу, и Ирр инстинктивно среагировали на него. Уивер всё ещё не была уверена, сработает ли её план. Но если она права, то опыт коллектива должен был прийти в вавилонское столпотворение — с той лишь разницей, что в Вавилоне люди знали друг друга, но перестали понимать, тогда как коллектив понимал — не узнавая. Феромонное послание никогда не исходило ни от чего подобного. Коллектив не мог знать Рубина. Он однозначно враг, которого решено истребить, но вот этот враг говорит: «Соединяйтесь!»
Рубин говорит: «Я — Ирр».
Что творилось с королевой? Разгадала ли она этот ход? Видит ли она, что Рубин — вовсе не коллектив Ирр, что его клетки плотно сращены друг с другом, что у него нет рецепторов? Конечно же, он не первый человек, которого Ирр подробно исследуют. Всё, что они находят, классифицирует Рубина как врага. По логике Ирр, не-Ирра надо либо игнорировать, либо нападать на него. Но разве Ирр когда-нибудь нападали на Ирр?
Они отторгали больные и дефектные клетки, и феромон обеспечивал клеточную смерть, но это было нечто вроде отторжения отмерших шелушинок кожи. Не можем же мы из-за этого отторжения говорить о вражде одних клеток нашего тела к другим, ведь вместе они образуют единое существо. Примерно так же у Ирр. Их бессчётные миллиарды — и всё же они одно целое. Даже различные коллективы с разными королевами в конечном счёте единый организм с единой памятью, кругосветный мозг, который может принять неправильное решение, но не ведает моральной вины; в котором есть место для индивидуальных идей, но никакая клетка не может претендовать на предпочтение; внутри которого не может быть наказаний и войн. Есть только целый Ирр и повреждённый Ирр, и повреждённый должен умереть.
Но никогда от мёртвого Ирр не исходил феромонный контакт, как от этого куска мяса в человеческом образе, который есть враг и явно мёртвый, но получается, что он ни то ни другое.
