— Должно быть, ты в ладу с собой.
Йохансон тихо засмеялся.
— Почему ты так считаешь?
— Когда больше никого нет, тебе должно нравиться собственное общество.
— О да. Тут я могу обращаться с собой как хочу. Любить себя, питать отвращение…
Она повернулась к нему:
— И так тоже бывает?
— Редко. И если бывает, то я питаю к себе за это отвращение. Заходи в дом. Сейчас я приготовлю нам ризотто.
Они вошли внутрь.
Йохансон нарезал лук, протомил его в оливковом масле, добавил riso di carnaroli — венецианский рис для ризотто. Перемешал деревянной ложкой, подлил кипящего куриного бульона и продолжал помешивать, чтобы масса не пригорела. Между делом нарезал белые грибы, разогрел их в сливочном масле и поставил жариться на медленном огне.
Лунд заворожённо наблюдала за его действиями. Йохансон знал, что она не умеет готовить. Ей для этого не хватало терпения. Он открыл бутылку красного вина и наполнил два бокала. Обычная процедура. Но срабатывает всегда. Есть, пить, говорить, придвинувшись близко друг к другу. А будет то, что бывает, когда стареющий богемный представитель научного мира и молодая женщина едут в уединённое романтическое место.
Проклятый автоматизм!
И чего ему вздумалось взять её с собой?
Лунд сидела на кухне в его свитере и казалась такой размякшей, какой он её давно не видел. Это сбивало Йохансона с толку. Раньше он часто пытался внушить себе, что она — не его тип: слишком быстрая, слишком беспокойная. Но теперь он должен был признаться самому себе, что всё не так.
Ты мог бы провести чудные, спокойные выходные, думал он. Но тебе, идиоту, зачем-то понадобилось всё усложнить.
Ужинали они на кухне. И с каждым бокалом Лунд становилась всё раскованнее. Они болтали о разном и открыли ещё одну бутылку вина.
В полночь Йохансон сказал:
— Снаружи не очень холодно. Хочешь прокатиться на лодке?
Она подперла подбородок и улыбнулась ему.
— А купаться будем?
— Я бы на твоём месте воздержался. Разве что месяца через два. Тогда будет теплее. Нет, мы просто выедем на середину озера, возьмём с собой бутылку и…
Он помедлил.
— И?
— Посмотрим на звёзды.
Они заглянули друг другу в глаза. Каждый по свою сторону кухонного стола, упершись локтями, они смотрели друг на друга, и Йохансон чувствовал, как его внутреннее сопротивление сдавалось. Он говорил такие вещи, которые не собирался говорить, он пустил в ход все средства и задействовал все рычаги, чтобы привести машину в движение. Он будил воспоминания, заставлял себя и Лунд делать то, ради чего уезжают вместе на заброшенное озеро; он хотел бы вернуть её назад в Тронхейм и вместе с тем хотел бы видеть её в своих объятиях, он придвигался к ней ближе, чтобы ощутить на своём лице её дыхание, проклинал ход судьбы и вместе с тем едва мог дождаться её исхода.
— Хорошо. Поехали.
Снаружи было тихо и безветренно. Они прошли по причалу и сели в лодку. Йохансон поддержал Лунд за руку и чуть не посмеялся вслух над самим собой. Как в кино, подумал он, как в этом дурацком — название он забыл — фильме с Мэг Райэн. Спотыкаясь, поневоле сближаешься. О, боже мой.
Это была маленькая деревянная лодка, которую он купил у прежнего владельца вместе с домом. Нос был крытый, прибитые планки образовывали небольшой трюм. Лунд уселась на носу в позе портного, а Йохансон завёл подвесной мотор. Шум мотора не нарушил окружающий покой, а гармонично вплёлся в дивно оживлённую лесную ночь. Такое тарахтение и низкий гул мог бы производить какой-нибудь гипертрофированный шмель.
В продолжение короткой поездки они не проронили ни слова. Потом Йохансон заглушил мотор. Они были довольно далеко от берега. На веранде остался свет, и он отражался в воде волнистыми полосами. То и дело слышался какой-нибудь тихий всплеск, когда рыба выскакивала из воды, чтобы схватить насекомое. Йохансон, балансируя, пробрался к Лунд, держа в руке початую бутылку. Лодка мягко покачивалась.
— Если ляжешь на спину, — сказал он, — то весь мир твой. Со всем, что в нём есть. Попробуй.
Её глаза светились в темноте.
— Ты уже наблюдал здесь звездопад?
— Да. И не раз.
— И что? Загадал желание?
— Для этого у меня маловато романтической субстанции. — Он опустился на планки рядом с ней. — Мне хватало того, что я им любовался.
Лунд захихикала.
— Ты ни во что такое не веришь?
— А ты?
— Я-то меньше всех.
— Я знаю. Тебя не обрадуешь ни цветами, ни звездопадом. Трудно приходится бедному Каре. Самое романтичное, что он мог бы тебе подарить, это анализ стабильности подводной конструкции.
Лунд не сводила с него глаз. Потом запрокинула голову и медленно легла на спину. Свитер задрался, обнажив пупок.
— Ты правда так считаешь?
Йохансон оперся на локоть и смотрел на неё сверху.
— Нет. Неправда.
— Ты думаешь, что во мне совсем нет романтики.
— Я думаю, ты просто не задумывалась над тем, как функционирует романтика.
Их взгляды снова встретились. Надолго.
Слишком надолго.
Его пальцы оказались в её волосах, медленно пробежали по прядям. Она смотрела на него снизу вверх.
— Может, ты мне покажешь это, — прошептала она.
Йохансон клонился над ней всё ниже, пока между их губами не завибрировала лишь тонкая прослойка горячего воздуха. Она обвила его шею. Глаза её были закрыты.
Поцеловать. Сейчас.
Тысячи шорохов и мыслей вспорхнули в голове Йохансона, уплотнились в вихрь и нарушили его концентрацию. Оба замерли в напряжённой позе, будто ждали знака, сигнала, разрешения: теперь можете поцеловать друг друга, теперь можете быть страстными.
Будьте же
Что такое? — думал Йохансон. — Что здесь не так?
Он ощущал тепло тела Лунд, вдыхал её аромат, и это был чудесный, зовущий аромат.
Но ничто в нём не шелохнулось в ответ на этот зов.
— Не функционирует, — в ту же минуту сказала Лунд. На протяжении вздоха, на границе между капитуляцией и настойчивостью, Йохансон чувствовал себя так, будто упал в холодную воду. Потом короткая боль прошла. Что-то погасло. Остаток жара растворился в ясном воздухе над озером, уступив место громадному облегчению.
— Ты права, — сказал он.
Они оторвались друг от друга, медленно, с трудом, будто их тела ещё не взяли в толк то, что головам уже было ясно. Йохансон увидел в её глазах вопрос, который, возможно, читался и в его взгляде: что мы
