Дверь под номером восемь — цифра напомнила ему сжатые кулаки.
Он постучал. Тишина. Осторожно шагнул в дверь. Мать лежала на спине с открытыми глазами. Не моргала. Невероятная мысль зашевелилась в его мозгу: что, если она… И тут мать набрала в грудь воздуха и с улыбкой напомнила ему о том, как тогда, когда он был еще маленьким и послушным, она втирала ему мазь в бородавку на его маленькой писульке. Помнит ли он это? Неужели он забыл все добро, которое делала для него родная мать?
Подумаешь, втирала мазь! Что ж, теперь всю жизнь кланяться ей за это? Еще чего! А крошечная писулька стала за это время чуточку побольше!
После этого визита Лейдиг совершил три бешеных круга по автобану — Гейдельберг — Шветцинген — Вальдорф и назад, — прежде чем более-менее пришел в себя и смог предстать перед своими коллегами.
Корнелия закончила свои сборы и теперь лежала на кровати и слушала, как дождь стучит по крыше. Отец уехал два часа назад. Было уже одиннадцать. Она размышляла, чем бы ей заняться. Пойти гулять? Пьяные на улице, дождь, темень, нет, приятного мало.
Она спустилась в гостиную. Телик. На всех каналах бурлил праздник. И кто это смотрит? Люди, которые сами не празднуют, потому что никуда не приглашены?
По кабельному шел старый фильм. Она присела на софу, обхватив колени руками. Она ненавидела свои ноги со всей страстью юности, но еще больше — свое массивное тело. Даже при росте метр восемьдесят сорок седьмой размер обуви — это ужасающее уродство!
Все в классе считали глупостью, что Фредерсен устраивает поездку зимой, она же испытывала облегчение. Нет ничего хуже, чем ездить летом на Средиземное море или куда-нибудь еще и лежать на пляже как выброшенный на берег тюлень, в то время как Анди и Сюзанна крутят своими кукольными задницами. Она с досадой сунула ноги под большую подушку.
Героиня фильма, молодая девушка, совершала одно преступление за другим; за ней по всей Европе гонялся пожилой сыщик. Тут все ясно. Она потянулась за журналом «ТВ-Фильм» и уронила на пол стопку журналов. Поднимать не стала.
«Глаз», старье, больше двадцати лет. Закончится к полуночи.
Корнелия посмотрела на аляповатые часы над книжной полкой — трехмачтовое судно, на корпусе циферблат, словно протаранивший его в открытом море. Без четверти двенадцать.
— Одиннадцать сорок пять. Еще пятнадцать минут! — взволнованно воскликнул Хафнер. На балконе, выходившем на Эбертанлаге, осталось место только для него. Балконом пользовались редко — из-за транспортного шума. Теперь же он сам извергал ракеты, искрился бенгальскими огнями, гремел от взрывов всевозможных пиротехнических штучек. Все это было принесено Хафнером — да, он это «собирал для подходящего случая».
Своей детской радостью Хафнер ухитрился заразить почти всю компанию, даже Бабетта забыла про свою внутреннюю эмиграцию. Хотя официально она, разумеется, лишь хотела «разок взглянуть на безрассудного самоубийцу».
— Я покажу этим снобам из Старого города, где раки зимуют, они еще попросятся после этого в Багдад в поисках тишины, я…
Лишь Тойер и Зенф не захотели разделить общее ликование. Хозяину дома надоела бурная риторика неуемного коллеги, и он закрыл двери в коридор и на кухню.
— Я никогда не мог терпеть пальбу, — признался Зенф, потягивая белое вино.
— Я тоже. — Тойер не очень твердой рукой подлил себе красного.
— Вообще-то обычно я не пью, — продолжал Зенф и умиротворенно пробулькал первые такты национального гимна.
— Я тоже, — солгал Тойер. Впрочем, что значит «пить»? Все зависит от определения.
— Я не люблю говорить «я тоже», — с томным видом заявил Зенф.
— Я тоже, — подтвердил Тойер. Изгнанник из Карлсруэ хихикнул; невольно рассмеялся и Тойер.
— Вы и раньше так? — осторожно поинтересовался Зенф. — Ну, вот так вместе праздновали? Когда меня еще не было с вами.
Тойер покачал головой:
— Во всяком случае, нечасто. Когда мы закончили наше первое расследование, вот тогда мы это дело отметили. Но в то время мы все были холостяками, кроме Штерна… Да! У меня же была приятельница — совсем забыл! Вот балда!
Зенф допил свой бокал:
— Я-то точно балда: ведь я на машине приехал! Ладно, оставлю ее. Осчастливлю парковщиков, заплачу. Иногда это даже приятно, появляется ощущение собственной значимости. Парковщиков так редко радуют. Иногда мне их даже жалко.
— Парковщиков? Думаешь, они такие несчастные?
— Нет… А знаете что: если бы Штерна не подстрелили, я бы сейчас тут не разговаривал с вами.
Тойер почувствовал, что праздничное настроение как рукой сняло.
— Если бы моя жена не погибла, — буркнул он, — то и я бы тоже не здесь сидел. Что толку говорить о таких вещах? В жизни всякое бывает.
Зенф посмотрел на задний двор:
— Да, точно. Всякое бывает. Я тоже сказал себе так, когда мой отец умер с голоду в кабинке клозета.
— Ведь врешь!
— Точно, наврал. Ради красного словца. Раздался грохот взрыва. Тойеру показалось, что он расслышал, как звякнула посуда в буфете:
— Что это было?
— Новый год, — равнодушно констатировал Зенф. — Примите мои поздравления.
Тойер рванул дверь в коридор, чтобы, проявляя чудеса героизма, спасти из ада хотя бы своих дам. Явно это дело рук Хафнера! И тотчас услышал:
— Ну, это только начало! Вот сейчас шарахнем так шарахнем! Внимание!
Хозяин дома поспешил вернуться на кухню.
Корнелия лежала в постели, но ей не спалось. Было часа три, а может, и больше. Сердце бешено колотилось. Прежде с ней так бывало, когда родители куда-нибудь собирались. Как только в замке поворачивался ключ, наступал покой. Теперь же родителей никогда не будет дома, не важно, тут отец или нет. Отчего же ощущение покоя не приходит?
Она попыталась отвлечься от горьких мыслей. Как там все было? В той задаче, которую учитель математики задал маленькому Гауссу, а юный гений тут же нашел формулу? Суммировать все натуральные числа от единицы до ста… Половину такого ряда чисел умножаем на единицу плюс общее число… То есть сто с… Нет…
Нет, не помогло, сна ни в одном глазу.
Она села за письменный стол, чувствуя холод, но она и хотела мерзнуть. Достала из ящика свой дневник и открыла его.
…Нет, кажется, так: сумма каждой пары слагаемых, которые одинаково отстоят от концов ряда, равна сто одному, а таких пар в два раза меньше, чем слагаемых. Выходит, что искомая сумма равна…
Дальше вычислять ей расхотелось, и она взялась за ручку.
И еще раз — размашисто, с наклоном — врачебным почерком:
