Nevermore

— Что, по-вашему, это означает, По? — спросил Крокетт, с гадливостью взирая на этот омерзительный предмет.

Я готов был откровенно признаться в полнейшем недоумении на этот счет, как вдруг заметил, что по своим размерам эта полоса кожи напоминает ремень для правки бритвы. Резкий вздох вырвался из моей груди.

— Расшифровали? — заинтересовал Крокетт, сощурив глаза и внимательно присматриваясь ко мне.

— Действительно, я сделал дедукцию и определил смысл этого омерзительного предмета, — печально отвечал я. — Он послан в напоминание о той угрозе, о которой вы сами поведали мне во время путешествия в обреченный дом Ашеров, — это весть от человека, который, по вашим словам, клялся «пустить мою шкуру на ремень для правки лезвия».

Какое-то время покоритель границы молча и глубоко озадаченно взирал на меня.

Потом его глаза и рот широко раскрылись, и он воскликнул:

— Это вы насчет того ядовитого пресмыкачего Нойендорфа! Разделайте меня на медвежьи отбивные, По, если вы не угодили прямо в яблочко!

ГЛАВА 22

Природа человека устроена таким образом, что сверхизобилие впечатлений, как приятных, так и болезненных, ослабляет воздействие каждого из них в отдельности.

Как излишек чувственных удовольствий делает менее интенсивной каждую нашу радость, так и совокупность скорбей умаляет бремя, каким ложится на плечи одно- единственное огорчение.

Подтверждением тому могла служить ненавистная посылка, оставленная на ступенях моего дома Нойендорфом. Случись нечто подобное в пору длительной безмятежности, внезапное вторжение столь пугающего, ошеломляющего предмета в нашу жизнь повергло бы меня в состояние мучительной тревоги. Теперь же, когда посылка явилась в пору столь продолжительных, столь небывалых волнений, я воспринял ее как еще одно досадное обстоятельство в долгой чреде иных неприятных событий. Хотя, конечно же, зловещее напоминание о неукротимой мстительности Нойендорфа отнюдь не ободрило меня, другие, более важные проблемы не позволяли даже сосредоточиться на этой.

Да и то беспокойство, которое я почувствовал при получении отвратного послания, было рассеяно полковником Крокеттом. Восседая в коляске и небрежно помахивая зажатым в правую руку заскорузлым куском шкуры, он объявил, что все это служит лишь неопровержимым доказательством трусости и малодушия Нойендорфа.

— Слушайте, По! — восклицал он. — Кабы я вознамерился содрать с кого шкуру, стал бы я ерундой заниматься и посылать этому человеку на дом конину? Нет, сэр, — я бы явился одним прекрасным утром к нему на порог с самым острым из моих охотничьих ножей в руках и разделал бы его быстрее, чем сова мышь проглотит. Помяните мои слова, По, — от подобных забав никакого вреда не будет.

И, перегнувшись через передок коляски, он презрительно махнул рукой, стряхнув отвратительную штуку в канаву, где на нее тут же набросилось стадо свободно пасущихся свиней.

Среди множества забот, терзавших мой разум в дни после нашего свидания с миссис Никодемус, одной из наиболее неотложных была подготовка к предстоявшему гала. Прежде чем отпустить нас, миссис Никодемус просила нас к Крокеттом привести с собой на празднество спутниц, чтобы вполне слиться с обычными ее гостями, которым полагалось являться в сопровождении лиц противоположного пола. По возвращении домой я обсудил этот вопрос с Виргинией, и она приняла приглашение с величайшим энтузиазмом. Мне тут же пришло в голову, что мы с сестрицей могли бы произвести неизгладимое впечатление, появись мы в костюмах на единую историческую или художественную тему, чтобы вместе представлять нечто вроде живой картины.

Когда на следующее утро я сидел в кабинете, ломая голову над все еще непостижимым смыслом «NEVERMORE», мой взгляд случайно упал на том Овидиевых «Метаморфоз» в великолепном (хотя несколько неровном) переводе Драйдена, и вдохновенная идея относительно маскарадного костюма посетила меня. Я поспешил отыскать Матушку и сестрицу и взволнованно поделился с ними своей находкой. Они сразу же оценили ее преимущества, и я удостоился их живейшего одобрения.

Сделать костюм было проще простого. Мой с легкостью изготавливался из обиходных в домашнем хозяйстве предметов, как то: простыня, молоток и резец (последние инструменты одолжил мне для такого случая сосед, мистер Рубен Бурн, зарабатывавший себе на жизнь ремеслом каменщика).

Другая простыня, искусно сшитая Матушкой в виде непревзойденного по своей элегантности древнегреческого платья, послужила карнавальным нарядом сестрицы. Довершала маскарад густая замазка из разведенной водой муки, которая, будучи нанесена на лицо, создавала убедительнейшую иллюзию, будто эти прелестные черты изваяны из твердого мрамора.

С помощью таких простых, но изобретательно примененных средств моя идея триумфально воплотилась в жизнь, и когда наступил вечер бала, мы с сестрицей превратились в современные воплощения легендарной античной пары — скульптора Пигмалиона и его божественной статуи Галатеи, чья краса была столь велика, что, воспламененный любовью к своему же творению, художник пламенно взмолился к богине Афродите, а та ответила на его молитву, обратив дивную мраморную фигуру в создание из плоти и крови.

Ровно в шесть часов в субботу вечером, когда мы с сестрицей стояли в гостиной, довершая последние штрихи наших костюмов, мощный стук сотряс парадную дверь нашего жилья — то полковник Крокетт явился, чтобы отвезти нас на праздник. На стук ответила Матушка. Отворив дверь, она так громко вскрикнула от изумления, что звук этот из прихожей донесся в гостиную. За возгласом изумления послышались решительные шаги, приближавшиеся к гостиной, и секунду спустя покоритель границ уже стоял перед нами. Он замер в дверях, будто в раме, широко расставив ноги, выкатив грудь колесом, горделиво, по-военному, откинув голову, словно дожидаясь наших аплодисментов. И впрямь, впечатляющее было зрелище.

В противоположность обычному своему облику, на этот раз он нарядился в охотничью рубашку из выделанной оленьей кожи, украшенную разноцветными бусинами и туго подпоясанную вампумом, за который был заткнут блестящий охотничий нож. На голове у него красовалась шапка из шкуры енота, пушистый хвост свешивался набок и ложился на воротник рубашки. Ноги его были затянуты в штаны из кожи, подвязанные у колен оленьими жилами; мокасины на его стопах были вырезаны из шкуры бизона и украшены на индейский манер иглами дикобраза. В одной руке отважный муж держал великолепное ружье из Кентукки, до блеска начищенный приклад был отделан серебряной вязью. Патронташ и рог с порохом, подвешенные на ремнях, крест-накрест перетягивавших мускулистую грудь, довершали сей необычный облик.

Осмотр его живописного костюма занял с минуту, а покоритель Запада тем временем с выражением величайшего недоумения взирал на нас. Наконец, он раздумчиво покачал головой и изрек:

— Стою вот, смотрю на вас, и хоть режь, не пойму нипочем.

— Что конкретно вы подразумеваете?

— Подразумеваю я, — подхватил он, — с какой стати вы с миз Виргинни вырядились в ночные рубашки?

Дабы рассеять это невежественное заблуждение, я пустился в краткое, но во всех основных аспектах исчерпывающее изложение классического мифа, живыми симулякрами главных героев коего были мы с сестрицей.

— А судя по вашему костюму, полковник Крокетт, — заключил я, — нынешний бал вы посетите в роли типичного охотника из прерий.