Nevermore

расскажу, чертохватский был малый, а стрелял, что твой господь всемогущий. Был он лодочником на Миссисипи, жил в маленькой хижине в Камберленде, и жена у него была до ужаса хороша собой, а уж любила его — страшное дело! И вот как-то раз мы повстречались с ним в лесу, Майк и говорит: «У меня самая красивая на свете жена, самая быстрая лошадь и лучшее ружье во всем Кентукки, а если кто с этим поспорит, я тому задницу надеру быстрее, чем ураган осыплет кукурузу»… Во мне тоже норов взыграл, и я ему ответил: «Против твоей жены я ничего не имею, Майк, она жуть до чего красива, с этим не поспоришь, а лошадей у меня и вовсе нет, но разрази меня, если насчет ружья ты не врешь, и это я готов доказать! Видишь, говорю, того кота, который залез на изгородь, примерно в ста пятидесяти ярдах от нас? Пришиби меня, если я ему ухи не отстрелю, а он и усом не поведет»… И я приложил к плечу свою «Старую Бетси» и — раздери меня, если я одним махом ему оба уха не пробил, а волосы коту с макушки так и сбрило, словно я его намылил и бритвой побрил. Зверюга даже не шелохнулась, ему и на ум не вспало, что он остался без ушей — пока почесать их не надумал. Тогда я говорю Майку…

Пограничный житель знай себе угощал поклонников этими нелепыми, но совершенно безобидными фантазиями, а я почувствовал, как небывалое блаженство разливается по всем фибрам моего существа. Я все еще отчетливо сознавал, разумеется, что мы приглашены сюда в качестве телохранителей, а не гостей, и мы возложили на себя величайшую ответственность — неустанно бдеть, чтобы никакая беда не постигла нашу хозяйку во время ее грандиозного празднества. В отличие от остальных гостей, для нас собственное удовольствие было делом второстепенным, если не вовсе безразличным. Но столь приятной, столь добросердечной, столь благорасположенной была атмосфера, что постепенно все мои тягостные предчувствия рассеялись. Насыщенный ароматами воздух — отменное угощение — восхитительный облик моей дражайшей сестрицы — все способствовало тому, чтобы в груди моей разлилось чувство небывалого спокойствия и удовлетворения.

Но вдруг в толпе, окружавшей Крокетта, началась какая-то сумятица. Поспешно бросив взгляд в ту сторону, я обнаружил, что полковник прервал на полуслове свой монолог и сцепился в ожесточенном споре с противником, которого заслоняли от меня стоявшие стеной гости. Неприятная догадка пронизала самые недра моей души. Я быстро поднялся, привстал на цыпочки и сразу же получил возможность убедиться, что мое предположение подкрепляется безусловными фактами. Человек, затеявший ссору с полковником Крокеттом, был не кто иной, как пресловутый Comte de Languedoc!

Миссис Никодемус устремилась к спорщикам, прокладывая себе путь сквозь толпу зрителей, торопливо расступавшихся перед взволнованной хозяйкой. Утерев губы льняной салфеткой, я положил ее на стол возле осушенной чаши пунша и попросил сестрицу подождать моего возвращения. Затем я энергично пробился сквозь толпу к источнику смятения и через несколько мгновений уже стоял рядом с миссис Никодемус перед двумя не на шутку разгневанными антагонистами.

Сложив руки на своем необъятном бюсте, миссис Никодемус умоляюще переводила взгляд с Крокетта на графа и обратно.

— Джентльмены, джентльмены! — восклицала она. — Ваша несдержанность доставляет мне крайнее огорчение! Что на вас нашло, бога ради?

— Жаль причинять вам неудовольствие, миссус Никодемус, — откликнулся полковник, — но этот вот наглостенчивый малый распалил меня, точно печку, чтоб меня повесили!

Миссис Никодемус с недоумением посмотрела на графа.

— Мой проступок, мадам, — возразил тот, — заключался в том, что я позволил себе выразить некоторое сомнение в том, что полковник мог, по его словам, «отстрелить вороне язык, когда она пролетала в сотне ярдов». На это полковник отвечал крайне оскорбительным выпадом против моих соотечественников.

— Не было никакого выпада! — запротестовал Крокетт.

— И что же именно вы сказали, дорогой мой полковник? — со вздохом уточнила миссис Никодемус.

Невероятно широкие плечи Крокетта недоуменно приподнялись.

— Да ничего особенного, кроме чистейшей правды: лягушатники понимают в огнестрельном оружии столько же, сколько дохлый скунс — в Святом Писании.

— —Моп Dieu![52] — пробормотал граф. — Это нестерпимо! — Выпрямившись во весь рост, он сделал еще один шаг, вплотную приблизившись к полковнику, и сквозь стиснутые зубы произнес: — Счастлив буду на деле опровергнуть эту бесстыдную клевету в любом месте и в любое время, топ cher Colonel.[53]

— Как насчет здесь и сейчас, мусью? — презрительно фыркнул полковник, превращая своим неподражаемым выговором последнее слово в нечто более похожее на «моська».

— Я к вашим услугам, — церемонно поклонился граф.

— Отлично, — проговорил Крокетт с выражением величайшего удовлетворения. — Устроим небольшое соревнование по стрельбе.

Это заявление исторгло возгласы энтузиазма из уст всех присутствующих. К этому времени к толпе зрителей присоединились едва ли не все собравшиеся в зале.

— Соревнование по стрельбе? — задохнулась миссис Никодемус. — Прямо здесь? Немыслимо!

— Еще как мыслимо! — заверил ее полковник. Он поднял руку и ткнул указательным пальцем в сторону огромной прозрачной двери в дальнем конце бального зала. Сквозь до блеска отмытые стеклянные панели проступал прекрасный ухоженный сад, полный статуй, фонтанов, прудов, клумб и деревьев. Сад был очень велик — скорее парк, чем сад. — Установим мишень у вас во дворе!

Толпа с энтузиазмом поддержала это предложение, но миссис Никодемус призадумалась. Наконец она протяжно вздохнула, сдаваясь, и сказала:

— Придется мне уступить гостям. Должна признаться, посмотреть состязание между двумя такими прославленными стрелками, как Дэви Крокетт и граф де Лангедок, — редкое удовольствие.

Ее согласие было встречено радостным кличем зрителей.

— Тогда — вперед! — воскликнул полковник, вскинув свое оружие на плечо. Его верная спутница мисс Муллени взволнованно захлопала в ладоши, восклицая:

— О! Это потрясающе, нет слов! Я просто умру от переживаний!

Ликующая толпа хлынула в противоположный конец зала, и я смог подойти вплотную к полковнику. Потянув отороченный бахромой рукав его охотничьей рубашки, я отвел полковника несколько в сторону.

— Я вполне разделяю негодование, которое вызывает у вас заносчивость этого француза, — сказал я, понизив голос до шепота, — но боюсь, полковник Крокетт, вы неудачно выбрали время для ссоры. Ведь наша миссия заключается в том, чтобы внимательно и неусыпно оберегать нашу хозяйку.

— Ваше состязание с графом отвлекает наше внимание от этой первостепенной задачи.

— Не тревожьтесь по пустякам, По! Миссус Никодемус все время будет стоять подле меня. А вы смотрите в оба, покуда я разделаюсь с этим наглым иностранишкой. Черт, да это займет меньше времени, чем бобра ободрать. — И, успокоительно похлопав меня по плечу, он подал руку своей Муллени и направился в другой конец зала, откуда все гости уже пре-весело валили сквозь широко распахнутые стеклянные двери в залитый лунным светом сад.

Виргиния подошла ко мне, глаза ее сияли.

— О, Эдди! — своим ангельским, серафическим голосом воскликнула она. — Подумать только! Мы своими глазами увидим, как полковник Крокетт стреляет из своего легендарного ружья!

— Так пойдем, дражайшая Галатея! — откликнулся я. — Присоединимся к другим гостям. — Подхватив сестрицу под руку, я повел ее к двери, но задержался на миг, чтобы подкрепиться еще одной чашей пунша, прежде чем выйти в благоуханную весеннюю ночь.

К тому времени, как мы с сестрицей присоединились ко всей компании, Крокетт и его противник успели найти место для состязания. То была широкая, аккуратно подстриженная лужайка, окруженная с трех сторон изгородью из бирючины.