Nevermore

пережитое этим вечером потрясение, уже крепко спит; Крокетт быстро и ласково попрощался с нами и обещал вернуться утром «на трубку совета»; крепкие, несказанно добрые руки Матушки обвились вокруг моих плеч, и она повела меня в спальню, где, даже не сменив свой наряд на ночную рубашку, я проковылял к постели и упал вниз лицом на матрас. Я сразу же погрузился в затянутый, тревожный и пугающе схожий с реальностью сон, в котором осужденная королева Мария Антуанетта ехала, рыдая, на большой телеге с деревянными колесами, влачившей ее по извилистым парижским улицам на роковую встречу с «бритвой нации».

Очнувшись со стоном, я увидел, что в спальню уже проник солнечный свет. Первые мгновения я не был способен к последовательному мышлению и лишь смутно, хотя крайне мучительно припоминал, что накануне произошли некие экстраординарные и аномальные события, но не мог сообразить, в чем они заключались. Что именно случилось? Почему я сплю поверх постели, а не располагаюсь с комфортом под одеялом? И почему я так странно одет?

Потом я почувствовал что-то липкое, неприятное на руках. Подняв ладони на уровень глаз, я обнаружил на них засохшие красно-коричневые пятна. В этот момент истина страшным ударом обрушилась на меня. Вскочив с постели, я бросился к умывальнику и принялся яростно оттирать кровавые следы чудовищного злодеяния. Затем, сорвав с себя окровавленную простыню, я поспешно переоделся в обычный свою костюм и вышел из комнаты.

На кухне я Матушку не застал. Заглянув в комнату к Виргинии, я обнаружил добрую женщину у ложа ее любимой дочери. Виднелась только голова сестрицы на подушке, все остальное скрывало одеяло. Глаза ее были закрыты, черты лица абсолютно неподвижны и очень бледны. Более всего она походила на труп только что скончавшегося человека, и, должен признаться, это сходство придавало ей странную, сверхъестественную прелесть. Трепетный вздох сорвался с моих уст и дал Матушке знать о моем присутствии. Увидев граничившую с отчаянием тревогу на моем лице, она поспешила меня заверить, что, несмотря на страшные события, произошедшие на маскараде, и на злоупотребление различными деликатесами, от которого сестрице слегка нездоровится, ангельскому созданию ничего не угрожает.

Осведомившись затем о моем собственном здоровье, физическом и эмоциональном, и услышав в ответ, что оно таково, как и можно было ожидать при данных обстоятельствах, Матушка сказала:

— Я оставила для тебя на плите вкусную кашку. Пойди поешь, это пойдет тебе на пользу. Я еще немного посижу с Виргинией.

Я подчинился указаниям доброй женщины, проследовал на кухню и подкрепился изрядной порцией живительной пищи. Едва я выскреб последние ложки со дна миски, как громкий стук в дверь возвестил о появлении полковника Крокетта.

Я поспешил впустить гостя в наш дом и провел его к себе в кабинет, где мы заняли уже привычные места: я — за письменным столом, он — в кресле напротив. Сменив свой лесной наряд на обычный костюм, он выглядел вроде бы как обычно, однако на его загорелом, обветренном лице проступило какое-то странное, озадаченное выражение.

— Страшно рад видеть вас снова на ногах, По! — заявил он, окидывая меня весьма пристальным взглядом. — Вчера, когда я отвозил вас домой, вы выглядели на редкость паршиво. А как поживает миз Виргинии?

— Она спокойно спит у себя в комнате, и наша верная Матушка дежурит возле нее. Матушка заверила меня, что дорогое дитя скоро вполне оправится. Учитывая деликатность ее юного организма, еще удивительно, что потрясающие события вчерашнего вечера не повергли ее в более тяжкий недуг.

— Потрясающие — это точно! — подхватил полковник. — Я такой дьявольщины не видывал со времен кровавой резни в форте Миммс, когда адский выползень Красный Орел и его банда головорезов убивали всех подряд, точно мясники на бойне.

— Действительно, — отозвался я, — судя по глубоким морщинам, запечатлевшимся на вашем лице, видно, как глубоко задела вас трагедия, которую мы предвидели, но не смогли предотвратить.

— Да уж, — угрюмо проворчал пограничный житель. — Одно только дело должны были мы делать на этой вечеринке — следить, чтобы с бедной миссус Никодемус не приключилось худого. Не знаю, как вам, По, но старому Дэви Крокет ту эдакая микстура, то бишь провал — не по нутру.

— Всецело разделяю ваши чувства, — уныло ответил я. — Но вынужден задать себе вопрос, было ли вообще в наших силах изменить что-то. Я начинаю подозревать, — тут вопреки моей воле голос мой слегка, но заметно дрогнул, — начинаю подозревать, что наш противник наделен сверхчеловеческими способностями.

С минуту Крокетт молча смотрел мне в лицо. Потом, смущенно поерзав, ответил:

— Меня несколько обескурирует другая штука, По.

Какая-то странная запинка в голосе указывала, что он приступает к весьма смущающей его теме. Эта запинка отозвалась в моей груди сильным тремором недоброго предчувствия.

— Что-то еще произошло с тех пор, как мы расстались накануне ночью?

— Еще как произошло! — подтвердил Крокетт. — Скверное дело.

Я опустил сцепленные кисти на письменный стол (пальцы их переплелись с такой силой, что суставы побелели) и подался вперед в кресле.

— Прошу вас, не скрывайте от меня ничего! — потребовал я.

Протекло еще несколько напряженных, мучительных мгновений. Полковник все еще молча всматривался в меня.

— Да черт побери, По! — воскликнул он наконец. — Это все кэп Расселл. Пришел ко мне в гостиницу с утра, я еще завтракал. Уселся напротив за стол и давай всякие вопросы задавать.

— И каков же был предмет этих расспросов? — с трудом выговорил я. Мои органы речи от крайнего напряжения нервов перехватило внезапным спазмом.

— Да все про вас! — вырвалось у полковника.

Ответ Крокетта, вовсе не непредвиденный, лишь подтвердил тягостное подозрение, зародившееся в моей душе несколько мгновений назад. Однако предсказуемость этой реплики ни в малейшей мере не смягчила ее пугающего воздействия.

Сжатые руки мои сами собой расцепились, и я крепко ухватился за край письменного стола.

— И по какой же причине задавал он эти вопросы? — дрожащим голосом уточнил я.

— Да по самой идиотской, какую только можно вообразить! — негодующе фыркнул полковник. — Чтоб меня белки насмерть загрызли, если он не вообразил, будто вы имеете прямое отношение к убийству миссус Никодемус — и всех остальных тоже!

Едва эти слова покинули уста полковника, как все мое тело сотряс неудержимый озноб. Члены мои тряслись, самое сердце содрогалось во мне, голова плыла. Я вскочил с места и голосом, срывающимся на вой неистового отчаяния, возопил:

— Но он прав! Это так и есть! Неужели вы сами не видите, полковник Крокетт?! Это я, я и никто другой — убийца!

Нетрудно вообразить, как подействовали эти слова на Крокетта. Его словно громом поразило. На какое-то время он оцепенел, лишился дара речи и только взирал на меня с открытым ртом; глаза его при этом буквально вылезали из орбит. Прежде чем он очнулся от этого ступора, за дверью комнаты послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась и к нам ворвалась Матушка. Ее простое, но милое лицо выражало крайнее беспокойство и даже испуг.

— Что случилось, Эдди? — встревоженно спросила она, складывая на груди большие, натруженные руки. — Мне показалось, я слышала ужасный крик!

Усилием воли, которое я не усомнюсь назвать героическим, я сумел сложить непослушные губы в ободряющую, пусть и несколько болезненную улыбку.

— Все в полном порядке, дорогая Матушка, — ответил я в надежде, что голос мой звучит достаточно искренне и убедительно. — Мы с полковником Крокеттом просто вспоминали события вчерашнего вечера.

Матушка внимательно, с выражением глубочайшей озабоченности, вгляделась в мое лицо. Наконец, избавившись, по-видимому, от последних сомнений в абсолютной искренности моих слов, она испустила