угнетена материальными заботами после смерти мужа. Но на прошлой неделе они сильно поспорили из-за какой-то суммы, которую, по его мнению, миссис Макриди осталась должна за выполненную работу. Я слышала ссору по соседству с моей комнатой, где приходила в себя после тяжелой мигрени. Миссис Макриди отказалась удовлетворить его требование, и негодяй пригрозил «вернуться и получить свое». Судя по обрывистости его речи в тот момент, я заключила, что он был пьян, а потому не приняла его угрозу всерьез, как и сама миссис Макриди. Но теперь… — Тут голос изменил бедняжке, и она не могла продолжать. Закрыв лицо руками, она разразилась жалостными рыданиями.
— Можете ли вы сказать нам, — мягко, но настойчиво попросил капитан, — где отыскать этого самого Нойендорфа?
На это неожиданно ответил молодой полисмен, стоявший рядом с ним:
— Кажется, я знаю этого человека, капитан Расселл!
— Вот как? — резко переспросил начальник, разворачиваясь к своему подчиненному.
— Он и впрямь буйный малый. Живет в развалюхе возле порта. С год тому назад мне довелось арестовывать его за пьяную драку. Оказал сопротивление при аресте. Потребовалось четверо наших, чтобы его скрутить, а среди нас был и сержант Кэлхун, немалого роста детина, как вам известно.
Пока полицейские продолжали свою беседу, я вновь обернулся к стене и продолжал исследовать кровавые письмена. Понаблюдав за мной, Крокетт адресовался ко мне следующим образом:
— Ну что, Кротик? Складываются эти буквы в фамилию «Нойендорф»?
— Насколько я могу определить, к тем буквам, которые удалось расшифровать, примыкают еще четыре, — сказал я. — Первая из них выведена так нечетко, что едва ли подлежит прочтению, но далее, несомненно, следуют О и R. Что касается последней буквы, также сильно смазанной, это и в самом деле может быть
— Назовите меня голландцем, если это не решает дело! — провозгласил Крокетт.
Капитан Расселл захлопнул блокнот.
— Подумать только, джентльмены! — проникновенным голосом заговорил он. — Смертельно раненная, не в силах подняться, несчастная жертва сумела вывести на стене имя убийцы, использовав вместо чернил последние капли своей крови!
До сих пор мне удавалось, всецело сосредоточив внимание на стене повыше кровати, не всматриваться чересчур пристально в пугающий труп, распростертый всего в нескольких дюймах от моего лица. Но теперь я принудил себя в упор взглянуть на безбожно разодранное горло жертвы. От этого чудовищного зрелища мое собственное горло перехватило словно стальными лапами, и прошла минута, прежде чем дар речи вернулся ко мне.
— Сомневаюсь, капитан Расселл, — отважился я сказать, — чтобы престарелая женщина после столь жестокого ранения была бы еще способна совершить описанный вами поступок.
— Мистер По, — возразил он, — в смертный час даже слабейшие из людей оказываются подчас готовы на подвиги, которые в обычных обстоятельствах показались бы почти сверхчеловеческими.
— Святая правда, капитан, — согласился с ним Крокетт. — Мне вот припоминается случай, когда во время нашего рейда на поселок чероки в моего напарника Джорджа Уэбстера угодило столько стрел, что он смахивал на чертова дикобраза, и все же он еще прикончил,
— Мистер По, — произнес капитан Расселл, протягивая мне правую руку, которую я не замедлил пожать. — Благодарю за оказанную нам помощь. Ваша острая наблюдательность оказалась весьма полезной для разгадки этой тайны. Патрульный Карлтон, — продолжал он, обращаясь к тому юному полисмену, который докладывал о своей
— Есть, сэр! — отрапортовал Карлтон.
Приблизившись, Крокетт похлопал меня по плечу:
— Кротик, ты нынче отличился, что правда, то правда. Может, ты не так уж никчемушен, как кажется.
— Эта любезность вполне достойна такого человека, как вы, полковник Крокетт, — холодно отвечал я.
— Спасибо, — откликнулся Крокетт. И, обращаясь к представительному главе полицейского отряда, провозгласил: — Капитан, поспешим по свежему следу в гавань и прищучим этого гада ползучего, немчуру подлую! Злость во мне так и кипит, сейчас я на все готов!
С этими словами Крокетт в сопровождении двух полицейских покинул комнату и растворился в толпе, которая все еще ждала под дверью.
Несколько мгновений после их ухода я продолжал стоять посреди комнаты, погрузившись в свои мысли. Хотя важный вклад, который мне удалось, по-видимому, внести в разгадку преступления, должен был удовлетворить меня, я никак не мог избавиться от глубоко засевшего упорного недоумения.
Чтобы умирающая старуха сумела в такой крайности запечатлеть кровью имя своего губителя, казалось, вопреки противному мнению Крокетта и капитана Расселла, маловероятным, если не вовсе невозможным.
И тут еще одна мысль поразила меня.
Вновь подступив к изголовью, я еще пристальнее всмотрелся в буквы, затем, наклонившись, исследовал кончики пальцев на окровавленных руках жертвы — она вывернула их ладонями вверх возле висков, словно прикрываясь от невыразимого ужаса. С каждой минутой азарт мой возрастал.
Поспешно обернувшись к дверям, я обнаружил, что молодая женщина, упомянувшая имя Нойендорфа, оставалась пока на месте. Устремившись к ней, я быстро выяснил, что она была близко знакома с покойной домохозяйкой, поскольку прожила в этом пансионе около года. Я задал растерянной молодой особе торопливый вопрос, на который она отвечала без малейшего признака сомнения. Не ответ подтвердил зародившееся в моем разуме убеждение. Гипотеза расцвела безусловной уверенностью.
Протолкавшись сквозь толпу, я покинул пансион и, ускорив шаги, направился в порт.
ГЛАВА 5
Величественные творения архитектуры, богато декорированные храмы, процветающая биржа, патриотические памятники героям Революции стяжали граду Балтимору титул «Американских Афин» — звание, согревавшее сердца его жителей глубокой и заслуженной гордостью. Но при всех своих многочисленных красотах Балтимор, как другие крупные города мира, включает в себя и мрачные, даже зловещие районы, где обитают падшие члены нашего сообщества. Мой путь к гавани пролегал через такие убогие, дурной репутации трущобы.
После отрадно прямых и широких центральных проспектов закоулки этого злосчастного квартала по контрасту казались мне особенно кривыми, неправильными, они изгибались и корчились, словно тропы Дантовой преисподней.
Узкие и грязные проходы стеснялись жалкими деревянными домишками. Мало кого из обитателей этого района можно было увидеть на улице, за исключением маленькой шайки одетых в отрепья сорванцов, которые, вооружившись заостренными палками, колотили и протыкали скелет тягловой лошади, оставшийся лежать в грязи, где она издохла. Там и сям я различал, однако, призрачные фигуры, маячившие на пороге какой-нибудь хижины, — нищие, лишенные надежды создания, обреченные на крайнюю степень отчаяния внешними невзгодами и, без сомнения, врожденной тягой к пороку.
Неотложная необходимость и без того подгоняла меня, однако теперь, стремясь поскорее расстаться с убогостью, сумраком, гнетущей
Я приостановился, впитывая в себя эту картину. Суда с высокими мачтами скользили по слегка волнующейся зыби залива, над головой взмывали и кружили под тусклым свинцовым небом крикливые
