вернулся из нее с вытаращенными глазами. За подарок «князя» ему тут же отсчитали его полуторагодовую зарплату и усиленно приглашали заходить еще. В продажу камера так и не поступила, видимо, продавцы «наварили» на ней еще пару месячных окладов советского инженера.
Наверное, я был единственным гидом американских туристов, который рассчитался за такси из собственного кармана. Но деваться было некуда, парочка уже скрылась за воротами и осторожно поглядывала из-за створок, выжидая, когда я освобожусь от «агента КГБ».
Не успел я отворить до конца дверь, как блондинка веретеном ввернулась в прохладный полумрак склепа. На голове у нее оказалась невесть откуда взявшаяся косынка, сразу превратившая гладкую американку в обыкновенную еврейку. Я отвернулся: у нас не принято рассматривать молящегося, особенно женщину.
Ее муж тем временем расстегнул сумку, извлек из нее штатив, видеокамеру, не торопясь, свинтил их вместе, и, установив напротив склепа, принялся за съемки. Так продолжалось несколько минут; ухали голуби в ветвях кладбищенских сосен, осторожно стрекотали сверчки в траве на братской могиле жертв погрома, тихонько жужжала видеокамера. Вдруг из склепа послышались странные звуки, напоминающие то ли заглушаемый кашель, то ли сдавленные рыдания.
Я заглянул внутрь. Американка билась головой о плиту над могилой Гаона и стонала сквозь крепко сжатые губы. Слезы обильно текли из ее глаз, орошая бетон надгробия. Благополучные люди так себя не ведут на могилах праведников, видимо проблем у этой благополучной с виду парочки хватало.
Я высунул голову из склепа и отошел в сторону. Через несколько минут американка позвала мужа. Разобрать ее неразрывное бормотание я не смог, но муж разобрался в нем с завидной легкостью. Он вытащил из сумки небольшую косметичку и на секунду заглянул в склеп. Блондинка появилась спустя несколько минут, успев привести себя в порядок, Кроме припухших век и отяжелевших мешков под глазами, ничто не выдавало в ней женщину, недавно рыдавшую навзрыд. Косынка сидела на ней уже кокетливо, превратившись из ритуального покрытия волос в украшение.
– Я слышала, будто на виленском кладбище есть могилы и других праведников,– спросила она, выходя из склепа.
– Да, недалеко лежит реб Хаим-Ойзер, последний раввин Вильны. Но, – тут я понизил голос, – нельзя ли попросить вашего мужа чем-нибудь прикрыть голову.
– А ему не нужно, – улыбнулась блондинка, – он не еврей, – он гой!
– Гой! – отозвался на знакомое слово американец и широко улыбнулся. – Да, да, я гой, семь заповедей Ноя. Но зато мои дети – сплошные евреи!
Он улыбнулся блондинке и она, отведя рукой пролетавшую паутинку, грустно улыбнулась в ответ.
Усаживаясь в такси, я любезно предложил американке место возле водителя – теперь пусть сама расплачивается. По моей просьбе таксист высадил нас за два квартала от гостиницы, показываться в обществе туристов на просматриваемой со всех сторон площади я не хотел. Американка, не глядя, сунула таксисту крупную купюру и выскочила из машины. Для нее это, очевидно, были не деньги. Обрадованный таксист еле дождался, пока захлопнется дверь, и рванул с места. Сдачу он дать и не подумал.
Широкая лестница перед гостиницей вела к набережной. В такое время дня там было пусто. Зеленоватая вода Нериса быстро неслась мимо каменных плит, крутя травинки и цветы, брошенные кем-то в знак прощания или встречи. Американцы, словно спохватившись, принялись расспрашивать о моей жизни, проблемах, планах. Не знаю, какой стих на меня накатил, но я выложил им все, что предстояло пройти в ближайшее время. Перспективы вырисовывались самые неблагоприятные. Американцы сочувственно кивали головами. Скорее всего, они плохо представляли опасность ситуации, или я неверно разгадывал их язык жестов и мимику. Вернувшись к гостинице, мы распрощались. Американец крепко пожал мою руку, а блондинка вдруг заглянула мне прямо в глаза.
– Я не хотела говорить, – сказала она дрожащим от волнения голосом, – но я потомок Гаона. Самый настоящий, по прямой линии. В нашей семье всегда этим очень гордились. Я небольшая праведница, – тут она горько усмехнулась, – но от имени моего святого предка я благословляю тебя. Пусть все преграды, стоящие на твоем пути, испарятся, словно утренняя роса. Счастливой тебе дороги в Эрец Исраэль, и молись там за нас.
Она резко повернулась и пошла от меня к гостинице, красивая женщина в джинсовом сарафане и белых кроссовках, потомок виленского Гаона. Муж семенил сбоку, закинув объемистую сумку за спину.
Мне почему-то показалось, будто это не просто добрые пожелания, а нечто большее, имеющее настоящий вес и значение. Будто все мои молитвы и просьбы, ожидавшие своего часа и спавшие под гнетом обстоятельств и причин, освободились словами американки и взмыли к сияющему Престолу.
Подлинные причины всех бед находятся внутри нас. Я шел в военкомат спокойный и даже веселый, я был абсолютно уверен, что все закончится благополучно.
Так и получилось. Дежурная, посмотрев на мою повестку, кивнула в сторону лестницы.
– На второй этаж, двести пятая комната.
В комнате у меня попросили военный билет, быстро поставили в нем штампик и отпустили восвояси. На крыльях того же стиха я помчался в ОВИР. Отсидев длинную очередь – визы на постоянное место жительства и туристические выдавали в одной комнате, и очередь состояла из поляков, собирающихся в Польшу к родственникам или просто покататься – отворил дверь и увидел знакомое лицо.
Милая белесая капитанша приветливо улыбнулась. На сей раз ее улыбка не вызвала у меня ощущения подвоха.
Раскрыв папку, она достала из нее зеленый листик и произнесла:
– Вам открыта виза через Чоп, начиная со вчерашнего дня. Оформляйте документы и выезжайте.
Вот так, простым, будничным голосом мне возвестили о том, что с этого момента моя жизнь будет делиться на два периода: до и после.
Я много думал о смысле происшедшего в тот день: когда американка благословляла меня, зеленый листочек визы уже лежал в папочке. Возможно, благословение переменило задним числом прошлое, ведь ось времени перед Его лицом – обыкновенная ось координат, словно в наших школьных тетрадках по математике, и прикоснуться к любой ее точке для Него не составляет никаких проблем.
А может быть, с Неба решили меня успокоить и приоткрыли завесу, чуть обнажили механизм с медленным поскрипыванием его колес, неспешным проворачиванием, постукиванием и равномерным боем часов.
Волна удачи подхватила и понесла, случайности ловко зацеплялись одна за другую, и отьездную пору, представляющую для нормального человека бег с препятствиями, я преодолел за рекордно короткий срок. Все получалось: нужные люди оказывались на своем месте, легко подписывали бумаги, не терзали придирками и заморочками. В принципе, к отъезду я был готов уже через три недели, но вмешались всякие мелкие пакости, порой оказывающиеся важнее всего прочего, и только спустя два месяца после разговора с капитаншей я вышел из здания аэропорта Бен-Гурион, потрогал слоистый ствол пальмы, взглянул на небо с незнакомым расположением звезд и, впервые за последние месяцы, заплакал.
Устройство на новом месте также пошло легко, я записался в ульпан и посещал его через день на третий, поскольку ивритом, в рамках программы, владел совершено свободно. В общем-то, я бы мог сам преподавать в этом ульпане или просто отказаться от него и сразу начинать поиски работы, но возможность полгода отдохнуть и насладиться спокойным узнаванием страны оказалась сильнее страха перед неведомым будущим. Я много ездил по Израилю, навещал знакомых, часами сидел в уличных кафе и рассматривал проходящих мимо людей. Они были очень разными и совершено не похожими на тех, кого я привык наблюдать в Литве.
Через полгода ульпан закончился, я зашел в первое попавшееся агентство по трудоустройству, заполнил бланки. Оказалось, что предварительно нужно заплатить несколько сот шекелей, и я заплатил их, без лишнего слова. Агентша, смуглая восточная еврейка, стройная, как лулав[51], с пышной копной иссиня-черных, проволочно торчащих волос, выдала мне направление на интервью. Я поехал.
Фирма называлась «Мульти-Лок» и выпускала всевозможные замки, железные двери для квартир, сейфы. Начальник отдела кадров переправил меня начальнику производства, тот начальнику цеха. В цеху стояли знакомые станки, привычно скрипело железо, сыпалась под ноги такая же стружка – обстановка выглядела куда более знакомой, чем на улице. Мы поговорили на общетехнические темы, начальник
