крайнюю степень озабоченности. В атмосфере повисло напряжение, столь явное, что казалось, вот-вот извилистый сполох молнии прорежет воздух.
«Наверное, – сообразил Миша, – выдача почты превратилась тут в почти мистический ритуал. Еще бы – ведь вся жизнь этих несчастных подчинена обслуживанию устаревшего почтового механизма! А конечная цель, вручение адресату сообщения, и есть тот Бог, которому они поклоняются. Нет, драконы это очень мило, и даже забавно, но по сравнению с телеграфом, телефоном, телевидением….. Уф, преданье старины глубокой!»
– Додсону нет ничего, – «баушка» отодвинула край занавески и пристально глядела на Мишу. – Как материна фамилия?
– Гиретер.
Занавеска опустилось. Спустя несколько минут «баушка» вперевалку вышла, держа в руках пакет, обернутый коричневой бумагой, в которую обычно запаковывают бандероли, и торжественно спросила Мишу.
– Зовут как мать-то?
– Полина.
– А по батюшке?
– Абрамовна.
– Получи.
Миша взял в руку увесистый пакет. Концы бумаги были аккуратно скреплены сургучом. На лаково- шоколадной поверхности четко просматривался оттиск печати с головой дракона. Адрес был выведен немного выцветшими лиловыми чернилами.
Миша перевернул пакет в поисках обратного адреса.
«Дядя Мордехай! – екнуло Мишино сердце. – Нашелся! Но где он живет, в какой стране?»
– Откуда пришло сообщение? – спросил он «баушку».
– Сейчас посмотрим.
Она снова скрылась за занавеской. Драконов смотрел на Мишу с нескрываемым торжеством.
– Из города Хеврон, что в Святой Земле, – сообщила «баушка», возвращаясь к столу. – Сродственник?
– Дядя, брат матери, – сказал Миша. – Пропал после революции. Мать уверена, что погиб.
– Ну вот, и твоей семье польза от драконов, – сказала «баушка» и принялась собирать посуду. – Ты пакет-то поглубже, поглубже усунь, – добавила она, – а то вылетит, пока воздухе ногами дрыгать будешь.
Миша взялся за уголок, торчащей из-под сургуча бумаги и собрался вскрыть пакет, но Драконов удержал его.
– Только адресат, – сказал он, крепко сжимая Мишину руку выше локтя. – Только непосредственный адресат.
– Хорошо, – Миша засунул пакет во внутренний карман куртки и застегнул на пуговичку.
Напились чаю из толстых китайских кружек с грубыми рисунками сделанными голубой краской. Чай был крепким, настоящим, и по сравнению с баушкиным травяным настоем, удивительно вкусным.
– Хороший у вас чай, – похвалил Миша.
– Баловство сплошное, – проворчала «баушка». – Никакой пользы, один пар. Но нутреность согревает.
Допив чай, стали прощаться. В сенях Драконов что-то припомнил и вернулся в избу, а Миша, выйдя на утоптанный снег перед дверью, зажмурился от холодного блеска зимнего полудня. Ветки деревьев, усыпанные сияющими алмазами, посылали во все стороны света колкие лучики, кривые штакетины забора, покрытые бриллиантовой наледью, сияли под солнцем. Тучи снесло и над огромным пространством выстуженного воздуха царило мохнатое от мороза светило.
Он снял варежку и прикоснулся к черному срезу бревна. Древесину между годовыми кольцами сгрызло время, и кольца выступали из мягкой плоти дерева. Миша провел пальцем через бороздки и выступы. Точно граммофонная пластинка. Какая мелодия на ней записана? Страшно подумать, что этим бревнам почти двести лет. Прикосновение к срезу потянуло, закружило его в толщу российской истории. Мглистое, стылое пространство публичных казней, господа в белых лосинах, рекрутчина, лживость и раболепие церкви, крепостные актрисы, сияние царских выездов, слепая злоба крестьянских бунтов, тупые генералы, продажная бюрократия, и над всем, словно голубой платочек из окна поезда – «На сопках Манчжурии».
Пальцы стало прихватывать морозом. Миша убрал руку со среза и натянул варежку. История отступила, втянувшись в бревно, точно рак отшельник. Но что-то было не то в недавно прожитых минутах, какое-то смутное беспокойство, ощущение неправильности. «баушка», ее ковыляющая, грузная походка. Миша никак не мог сообразить, в чем же дело, где скрывается фальшь, подделка, обман.
Драконов вышел из избы, плотно притворил дверь и сказал, выпуская изо рта клубы горячего пара:
– Пора.
Автобус уже ждал, равномерно выдувая шлейф из выхлопной трубы, «Запорожец» занял свое место впереди и медленно покатил по ледовой колее. Сиденье леденило, Миша подождал, пока ноги привыкнут, и спросил.
– Что вы думаете о декабристах?
– Как это, что? – удивился Драконов.
– Кива Сергеевич говорит, будто их роль сильно преувеличена. Будто они обычные фрондеры, державшие Россию за горло со времени смерти Петра и до Николая Первого.
Драконов притормозил, и оторопело посмотрел на Мишу.
– Крутенек, твой учитель. А что он еще говорит?
– Что в их действиях не было никакого позитивного момента, только разрушение. А порядок, определенная социальная политика и экономический рост были лишь при Екатерине. О декабристах вспомнили после революции, и подняли на щит для оправдания государственного переворота.
– Однако….. Драконов покрутил головой. – Ты, надеюсь, понимаешь, что за такие слова Киву Сергеевича по головке не погладят.
– Но я ведь только вам рассказываю, – насупился Миша. – А вы его друг.
– Кто тебе сказал, что я его друг?
– Он сам и сказал.
Драконов снова повертел головой.
– Есть вещи, которые нельзя рассказывать. Даже друзьям. А уж тем более друзьям друзей. Заруби себе это на носу. Зарубил?
Миша кивнул.
– Так вот, Кива Сергеевич, при всем почтении к его мудрости и образу жизни, человек чужой. Не русский. Понимаешь?
Миша снова кивнул.
– Я уж говорил тебе, что национальность от рождения не важна. Важно, к чему душа твоя прилепилась. Поэтому ты, – Драконов сделал ударение на этом слове, – ты меня поймешь. Но не Кива Сергеевич.
Декабристы русскими людьми были, за Россию болели, о благе ее мечтали. Как умели, как понимали это благо. А Кива Сергеевич…. Он вознесся душою к звездам, и наши проблемы ему кажутся смешными и мелкими. Оставь, оставь его. Твое место не полутьме обсерватории, а с рядом нами, под крылом дельтаплана. Ты ведь уже попробовал неба. Пришлось по вкусу, не так ли?
Миша кивнул.
– Первый полет, как первый поцелуй. А второй, как первая ночь с девушкой. Как у тебя с девушками?
– Да пока никак.
– Поэтому все будет наоборот. Во время первой ночи ты будешь вспоминать второй полет.
Драконов умолк на несколько мгновений, а затем продолжил, но уже иным, взволнованным тоном.
– Запомни, не всякому открывается небо. Есть души, предназначенные для высокой цели, им дано
