Всадники с места взяли в галоп, и спустя несколько мгновений вокруг снова воцарилась знойная тишина.
– Подействовало, – с облегчением вздохнула мать. – Верховный терапевт знает, что делает.
– На римлян это действует, – отец свернул веревку и запрятал ее в мешок. – Я о другом думаю. Коли нас так основательно ищут, не лучше ли все-таки податься в Галилею?
– Ни за что, – губы матери сжались в полоску. – И вообще, – она вдруг улыбнулась, и розовый бутон губ снова расцвел на лице. – Римляне считают, что мать преступника моложе меня, может, я намажу лицом пылью, сгорблюсь, и тогда нас вообще никто не заподозрит.
– Успеется, – улыбнулся в ответ отец. – От римлян нас защищает диптих, а сирийцы не настолько наблюдательны.
Они продолжили путь. Длинные фиолетовые тени скал легли на дорогу. Соленое море плоско и неподвижно лежало у их ног, голубое, словно небо над горами Моава.
Застава сирийских наемников пряталась за поворотом дороги. Отец едва успел достать веревку, как первый дозорный, подскочив, грубо схватил его за плечо.
– Кто такие? – прорычал он, обдавая отца смрадным дыханием. Полы полосатого халата сирийца покрывал сложный орнамент из свежих и старых пятен, дырочек разного размера и разной формы, прожженных искрами бесчисленных костров. Блестящее от пота лицо сирийца было обильно усыпано черными угрями, также напоминавшими следы искр.
– Я бывший боец аукселиарии, – спокойно ответил отец, с трудом преодолевая желание немедленно сбросить с плеча руку и отодвинуться подальше от вонючего наемника.
– А ну, пойдем, выясним, что за аукселиария такая, – сириец толкнул отца по направлению к скале, под которой, небрежно заложив ногу за ногу, сидел еще один дозорный. Пара бедно одетых крестьян не вызывала у него опасений.
Отец подошел к скале и вдруг услышал за спиной сдавленные крики. Обернувшись, он увидел, как двое сирийцев, выскочивших из-за камней, валят мать на землю. Один срывал с нее платье, а второй, больно выкрутив руку, зажимал рот.
Дальнейшее произошло очень быстро. Куда быстрее, чем описание тех событий. Отец вывернулся из- под руки стражника, сорвал с пояса веревку и почти неуловимым для глаза движением обернул один из ее концов вокруг руки. Второй конец, с завязанным узлом, вдруг описал петлю в воздухе и обхватил запястье сирийца, тянувшего из ножен кривой меч. Резкий рывок и сириец с воплем боли полетел на землю. В то же мгновение веревка соскользнула с его руки, оставив после себя кровоточащую рану.
Стражник, сидевший под скалой, среагировал моментально. Вскочив на ноги, он не раздумывая, запустил в отца копьем. Отец пригнулся, и копье, пролетев прямо над его головой, шлепнулось в маслянистую воду Соленого моря.
В два прыжка преодолев расстояние между ним и стражником, отец выбросил вперед руку с веревкой. Узел полетел прямо в лицо сирийцу и, если бы тот не прикрылся щитом, он превратил бы его нос в лепешку. Щит загудел от удара. Стражник, как видно, опытный боец, презрительно усмехнулся и, выхватив из ножен меч, занес его над собой. Удар, нанесенный с такого замаха, мог бы рассечь отца до пояса, но меч даже не успел начать движение вниз. Веревка, поблескивающая металлом, обхватила икру правой ноги сирийца. Рывок – и он шлепнулся на землю. Меч отлетел далеко в сторону, а голова, защищенная только войлочной шапочкой, ударилась с размаху о торчащий из земли камень. Стражник коротко вскрикнул, засучил ногами и затих.
Отец обернулся. Двое наемников были так поглощены делом, что не обратили внимания на случившееся. Мать лежала на земле лицом вниз, один из сирийцев стоял прямо на ее рассыпавшихся волосах, не давая возможности поднять голову, а второй задрав юбку до середины спины, возился со своим халатом, поспешно развязывая пояс.
Отец молча побежал к сирийцам. Его глаза сузились, лицо пылало. Наемник, стоявший на волосах матери, схватился было за рукоятку меча, но дальнейшее произошло так быстро, что лезвие не успело преодолеть даже половины пути из ножен. Веревка обвилась вокруг горла склонившегося над матерью сирийца, насильник хрюкнул, его голова дернулась и приняла неестественное положение. Нелепо размахивая руками, он повалился на спину и задергался в предсмертных конвульсиях.
Веревка снова взметнулась, у второго сирийца не оказалось щита, поэтому удар узлом пришелся точно по носу. Кровь брызнула во все стороны, словно веревка пробила бурдюк с вином. Сириец выпустил рукоять меча, схватился обеими руками за лицо и завыл.
– Бежим, – отец поднял с земли мать. – Бежим, кто знает, сколько их еще там, за скалами.
Мать с трудом встала на ноги, одернула платье, прикрыла волосы сбившимся на шею платком и заковыляла по дороге, держась за отцовскую руку. С каждым шагом ее поступь становилась все тверже и тверже. Очень скоро она пришла в себя и вместе с отцом перешла на бег.
Дорога поднималась вверх, застава, вернее то, что от нее осталось – валявшиеся на земле скорченные фигурки сирийцев, – опускалась вниз. На самом перевале, откуда дорога начинала круто спускаться в уже накрытую черно-фиолетовой тенью сумерек прибрежную долину, отец остановился.
Картина, раскрывавшаяся с вершины, зачаровывала. Огромная чаша синей, темнеющей с каждой минутой воды, горящие розовым огнем верхушки гор Моава, освещенные заходящим солнцем, белые глыбы соляных утесов, желтый песок дороги и одинокий орел, парящий высоко в небе. Отец запрокинул голову и посмотрел на орла. Он медленно кружил над коричневыми скалами, уходящими в сторону Кумрана.
Отец протянул к нему руку, словно хотел прикоснуться к птице, плавно рассекающей густой вечерний воздух, и вдруг содрогнулся всем телом. Мать вскрикнула и от ужаса прикрыла ладонью рот. Хитон на груди отца вздыбился бугром, окровавленный наконечник прорвал ткань, и спустя мгновение стрела до половины выскочила наружу. Второй конец торчал из спины.
– Быстрее, – прохрипел отец. – Они не должны увидеть, что попали. Иначе кинутся в погоню.
Он твердой поступью двинулся вниз по дороге. Мать бросилась за ним. Краем глаза она успела заметить далеко внизу одинокую фигурку очнувшегося сирийца с луком в руках.
Отец прошел всего несколько шагов. Когда вершина перевала скрыла их фигуры от глаз наемника, его ноги стали заплетаться. Он зашатался, мать подставила плечо, отец оперся на него боком, так что окровавленный наконечник закачался прямо перед ее лицом.
– К скалам, – захрипел отец. – К скалам.
До скал было совсем близко, но отец слабел с каждым шагом. Он все сильнее и сильнее повисал на матери, придавливая ее к земле. Она с трудом дотащила его до скалы, рухнув на колени, уложила отца на бок и, взглянув в посеревшее лицо, поняла, что осталась одна.
Отыскав неглубокую расщелину, мать затащила в нее тело, села в ногах и принялась читать молитвы. Холодный молодой месяц безучастно глядел с небес на плачущую женщину. Шакалы выли за утесами, но приблизиться не решались. Мать просидела до утра, и когда ломаная линия гор обозначилась на голубеющем фоне неба, она отыскала обломок скалы покрепче и принялась ломать породу вокруг расщелины. Камни с глухим стуком валились на прикрытое плащом тело. Поднявшееся солнце осветило женщину, рыдающую над свежей осыпью камней.
Потеряв мужа, мать исполнила его последнюю волю и отправилась в Галилею. Дорога туда заняла несколько недель, а я все это время, ни о чем не подозревая, все глубже и глубже погружался в мудрость избранных. Но об этом лучше рассказывать по порядку.
Глава VII
Уроки истины
Мое первое утро в обители прошло в таком же строгом соответствии с ритуалом, как и предыдущий вечер. Распорядок в Хирбе-Кумран соблюдался неукоснительно. Смерч, ураган, землетрясение – что угодно могло пронестись над голубым куполом, но избранные с настойчивой аккуратностью выполняли раз и навсегда установленные церемонии. Когда я проснулся от звука паамона, мои соседи уже стояли одетыми возле кроватей.
– Живей, живей, – торопил Шали.
Только потом, прожив довольно долгое время в обители, я оценил, насколько он был добр ко мне в те, первые дни. Ессеи не здороваются перед молитвой, ведь первое «здравствуй» каждого дня принадлежит Богу. А избранные вообще не разговаривают до молитвы.
