мокрыми волосами тела, напоминали подтеки грязи.
Настала моя очередь. Кроме плеска воды, в зале не раздавалось ни одного звука. Мысль о Змее мелькнула в моей голове, но сразу пропала. Нет, сюда ему не добраться!
Я быстро ступил на первую ступеньку, но тут же поскользнулся и, не удержав равновесия, рухнул в воду. Тело обожгло, я нащупал ногами дно и, мгновенно выскочив, глубоко вдохнул. Шали, уже одетый, стоял у края бассейна, иронически усмехаясь, Кифа, натягивая прилипающий к телу хитон, сделал мне успокаивающий жест рукой.
Я отвернулся к стенке и представил, как все мои ночные мысли, все нечистые побуждения, вся моя зависть, злость, обиды и страхи исчезают под благодатным воздействием воды, текущей прямо из рая. Набрав полную грудь воздуха, я опустился почти к самому дну, вцепился руками в стенку и начал кланяться, подражая Кифе. На пятнадцатом поклоне я, наверное, слишком приблизился к стене и со всего размаху врезался головой в камень.
В глазах вспыхнул неземной огонь, а в носу защекотало. Боли я не ощутил, она пришла позже, просто наступило отупение, лоб словно сдавила невидимая рука, и он онемел, потерял чувствительность. Я отодвинулся от стенки и продолжил поклоны: шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Воздух заканчивался, удушье уже начало сжимать мое горло, я отпустил руки, чтобы вынырнуть, и в эту секунду услышал тихий, вкрадчивый голос.
– Шуа, – позвал голос, – Шуа!
«Змей, – промелькнуло в моем мозгу. – Неужели он все-таки пробил защиту?»
Я стремглав выскочил из бассейна, и тут боль навалилась на меня со всей силой. По лицу заскользили капли, я смахнул их ладонью, думая, что это вода, но пальцы окрасились красным. Голова болела так, что не было сил держать ее прямо, я опустил глаза вниз и увидел, как у моих ног расплывается лужица крови.
– Сейчас, сейчас, – раздался знакомый голос.
Я поднял голову и увидел спешащего ко мне учителя Звулуна. Из-за его спины выглядывало искаженное лицо Кифы.
– Ну-ка, ну-ка, покажи, – ледяные пальцы Звулуна сжали мой лоб и повернули голову набок. В глазах потемнело, из пальцев Звулуна словно выскочили иголки и пронзили лоб такой острой, искрящейся болью, что у меня перехватило дыхание. Я дернулся, пытаясь вырваться, но Звулун держал крепко. Волна боли, куда более сильная, чем предыдущая, выкатилась из пальцев, и я на несколько мгновений позабыл обо всем на свете. Перед глазами поплыли розовые пятна, тихий звон, нежный, точно журчание весенней воды, заполнил уши. Видимо, я потерял сознание, а когда очнулся, пальцы Звулуна все еще сжимали мой лоб.
Боль пропала, точно ее никогда не было. Звулун опустил руки и сказал:
– Иди умойся, только не в бассейне.
Он указал на дверь своей каморки, в которой он вчера стриг мне волосы. Я умылся над тазиком, поливая воду на руки из точно такого же кувшина, что стоял у меня перед кроватью. Кровь остановилась, а посередине лба я нащупал довольно большую ссадину, неприятно отзывавшуюся на прикосновения пальцев.
Быстро вернувшись в зал, я натянул одежду, встал за Кифой, и мы вернулись в нашу комнату.
– Звулик молодец! – уважительно произнес Кифа, переодеваясь во все белое.
– Еще бы, – Шали иронически улыбнулся. – Ты не забыл, сколько лет он практикует? В четыре раза больше, чем ты живешь! За такое время даже дурной научится.
– Он не дурной, – ответил Кифа.
– Тем более! Подумаешь, снял боль и закрыл рану. Да и рана-то пустяковая, просто глубокая ссадина.
– Ладно, хватит болтать перед молитвой, – Кифа затянул белый пояс. – Голова прошла?
– Прошла, – я кивнул. – Словно и не ударился.
– Те-ра-певты, – Шали, копируя уважительную интонацию Кифы, по складам произнес это слово.
Он явно хотел продолжить подтрунивание, но Кифа решительно направился к выходу, и Шали ничего не оставалось делать, как стать перед ним, заняв место в нашей цепочке. Скоро мы оказались в Доме Собраний и начали готовиться к молитве.
Теперь я уже знал, что предстоит. Мне хотелось вскочить на гребень волны и, домчавшись до вершины лестницы, вместе с Наставником оторваться от нашего мира и оказаться там… Тут мои мечты прерывались – я ведь не знал, что происходит «там», и как придется себя вести. Я надеялся на Наставника, за полу хитона которого буду держаться, и на милость Господню.
Стоя лицом к стене, закрыв глаза и готовясь к теплому прикосновению волны, я вздрогнул от внезапно пришедшей мысли. Слева и справа, спереди и сзади, вверху и внизу от меня простирался огромный, удивительный мир, населенный бесчисленным множеством существ. Мириады насекомых, сонмы птиц, неисчислимые стаи кошек, нескончаемые табуны диких лошадей, несчетные косяки рыб, дремучие леса, переполненные разными зверями, бескрайние пустыни, высокие горы, моря, острова… – да разве все перечислишь и вспомнишь! И во всей этой бесчисленной уймище существ только человек, наделенный даром речи, способен молиться и воспринимать духовное. Но и среди людей сыны Завета составляют ничтожную часть; большинство разумных поклоняется камню и дереву, приносят жертвы нечисти. И только малые среди малых, дети Света, знают истину и преклоняются перед Всевышним в чистоте и праведности. Ничтожная толика этой малости, избранные, удалившиеся в обитель, идут прямым путем и близки Ему – поступками, словами, мыслями.
И вот я, песчинка в океане существ, населяющих землю, стою в сердце святой обители и готовлю уста и мысли к служению истинному Богу. Удивительное, незаслуженное счастье, сладостная участь, благодатная судьба, бескорыстно дарованное блаженство!
Острое чувство наслаждения пронизало меня от макушки до пяток. Счастье было таким огромным и щемящим, что слезы ручьем покатились из глаз. Все вокруг вызывало у меня умиление. И мои товарищи, и теплые камни Дома Собраний, и холодная вода бассейна, и ледяные руки Звулика, и темнота подземных переходов, и шершавая одежда, и желтые столбики света над столами в нашей комнате. Даже мимолетнее прикосновение мысли к этому богатству, так щедро выплеснутому на меня Отцом Небесным, исторгало новые потоки слез. Грудь содрогалась от рыданий, всхлипы против моей воли прорывались через плотно сомкнутые губы. Я бурно и сладостно плакал от умиления и любви, от счастья причастности и высоты оказанной чести.
Время шло, и я постарался взять себя в руки. Негоже начинать молитву с зареванной физиономией. Я отер лицо рукавом хитона, несколько раз глубоко вдохнул, восстанавливая сбившееся от рыданий дыхание, и приготовился принять «волну».
Время тянулось и тянулось, но ничего не происходило. Я уже хотел открыть глаза, как вдруг почувствовал, как кто-то легонько тянет меня за хитон.
– Ты в порядке? – Кифа участливо смотрел на меня.
– Да, – я удивленно взглянул на Кифу. – А разве можно разговаривать перед молитвой?
– Молитва давно закончилась. Шали пошел в столовую, взять нашу еду, а я остался с тобой. Но ты все молишься и молишься. Как бы нас не хватились.
Несколько мгновений я стоял, недоумевая и удивляясь, но скрепился и постарался напустить безразличный вид. Никто не должен знать, что творится у меня внутри. Настоящий ессей умеет прятать чувства, только пустышка не в состоянии скрыть эмоцию и тут же выбрасывает ее во внешний мир. Так учил меня отец, и я, как ни хотелось рассказать обо всем Кифе, скрепился и промолчал.
– Идем? – почтительно спросил он, и я понял, что за время этой молитвы вырос в его глазах.
Мы вышли на пустую лестницу и начали подниматься к выходу.
– Кто тебя научил так молиться? – спросил Кифа. В его голосе звучало подлинное уважение.
Я немного помолчал, а когда мы оказались на площадке перед дверью, коротко ответил:
– Отец.
– Да, он прав, – сказал Кифа, пропуская меня вперед. – Врата слез никогда не закрываются.
– Ты думаешь? – осторожно спросил я. Мне страшно хотелось узнать еще что-нибудь про рыдания во время молитвы, но прямо спрашивать я не решался, чтобы не показывать, насколько мало мне об этом известно.
