Он пожал плечами, молча повернулся и вышел из комнаты.
Первые два дня работы над рукописью пролетели, как во сне. Мне и в голову не приходило, что я смогу настолько увлечься повествованием. История, рассказанная Шуа, предстала перед моими глазами явственно и четко, будто в кинофильме.
Наверное, тому способствовали окружавшие меня необычные обстоятельства. Опасность, витавшая в воздухе, обострила чувства. Детали приблизились, словно под окулярами бинокля. Я чувствовал ступнями прохладные плиты Кумранских подземелий, а шум пальмы за окном напоминал шорох ветра в коридорах обители.
Свой сотовый я отключил, закрыл Outlook Express, переносную трубку обычного телефона жена унесла на кухню. Я плотно затворил жалюзи в окнах кабинета, чтобы ни один отблеск озорного средиземноморского солнца не попал на экран компьютера. Темнота, воцарившаяся в комнате, походила на мрак второго уровня пещер, по которому расхаживали персонажи. Окно я открывал лишь после полуночи, и пальма, шумевшая под порывами ночного ветра, словно десять тысяч голодных мышей, до рассвета могла наблюдать голубое свечение экрана.
Александр преувеличил, говоря о трудности текста. Он перевел его на внятный и вполне доступный современный язык, который я без труда разбирал. Дочитав рукопись, я открыл верный Word, и пальцы привычно забегали по клавиатуре.
И вот тут-то писательское воображение сыграло со мной шутку. Я погрузился в тему и начисто позабыл, что занимаюсь переводом, а не сочинительством. Ожившие образы Шуа, Кифы, Шали, Звулуна, Малиха предстали перед моими глазами. Я увидел подземные коридоры так ясно, словно сам разгуливал по ним вместе с героями. Они спорили, искали истину, спотыкались или шли в Дом Собраний, а мне оставалось только записывать увиденное.
Иногда я останавливался, чтобы перечитать написанное, и сокрушался, раздраженно хлопая ладонью о стол. Слова не могли передать полноту картины. Текст, мерцающий на экране компьютера, сильно уплощал, упрощал полотно. Я возвращался назад и лихорадочно дописывал детали: желтые столбики света, дрожащие посреди бархатной темноты подземелья, пухлые зеленоватые облака с серебряной оторочкой, проплывающие над обителью, переливчатое трепетание хвои на соснах монастырского сада.
Мне хотелось показать читателю то, что удалось увидеть самому, и в итоге… в итоге получающееся художественное произведение значительно отдалилось от сухого текста свитка. Шуа, или некий древний автор, писавший от его имени, конечно, не нашел места ни для красочных описаний природы, ни для портретов действующих лиц. Пергамент в те времена стоил дорого; заполнять его цветом, вкусом и звуком никто не мог себе позволить. Шуа зафиксировал только события, четкую тропку повествования, а я, пройдя по этой тропке, воссоздал окружающий ее пейзаж, таким, каким он мне привиделся.
– А может быть, – думал я, в очередной раз пересматривая написанное, – нужно решительно вычеркнуть все красивости и оставить только текст оригинала, изложив его внятным языком? Ведь Шуа не приглашал меня в соавторы и не давал право раскрашивать начерченную им контурную карту.
Но с другой стороны, в таком виде этот текст будет интересен только узкому кругу профессиональных историков. Предлагать его издательству или художественному журналу бессмысленно. Ученых, которым я смогу послать перевод, «тамплиеры» смогут запугать, а потом, в случае непокорности, устранить. Точно так же, как запугали и ликвидировали Александра. Мое спасение в выходе на широкий круг читателей, а значит – текст должен быть написан по литературным канонам нашего времени.
Придя к такому выводу, я успокоился и вовсе отпустил узду, сдерживающую воображение. По счастливой случайности, всего за год до описываемых событий я побывал в Кумране. Несколько часов бродил по руинам построек ессейской общины, взобрался на сохранившийся фундамент огромной башни, рассматривал в бинокль черные провалы пещер, откуда бедуины извлекли драгоценные свитки. Мертвое море, основательно усохшее за прошедшие два тысячелетия, теперь лазурно переливалось примерно в километре от руин. Во всяком случае, место действия я представлял довольно неплохо, поэтому живые картинки непрерывно двигались перед моими глазами, а пальцы безостановочно стучали по клавиатуре.
– Ты никогда не работал с такой скоростью, – сказала на третий день жена, принеся мне в кабинет легкий ужин. Или завтрак – я почти утратил представление о времени – в комнате постоянно царила темнота, а спал я урывками на диванчике возле письменного стола.
– Глядишь, за неделю и закончу, – хвастливо сказал я, с жадностью набрасываясь на бутерброд.
– Увы, – грустно заметила жена, – но этой недели у тебя уже нет.
– Что случилось? – надкушенный бутерброд вернулся в тарелку.
– Звонили, – ответила жена, усаживаясь на диванчик. – Уже несколько раз. Я не хотела отвлекать тебя от работы, поэтому молчала. Прямо на следующее утро после того, как ты уселся за компьютер, объявился инспектор Сафон. Вежливый, будто похоронщик, и гладкий, точно глист. Я ему сообщила о твоей болезни. Он пожелал скорейшего выздоровления и выразил надежду, что болезнь не серьезна. Полицейский! Распинался, словно проповедник на кафедре. Пусть Милосердный протянет ему – тебе, то есть, – руку помощи.
Звонил он и вчера. Опять осведомлялся о твоем самочувствии. Я сказала, что улучшения пока нет. Тогда инспектор предложил прислать своего врача. Бесплатно, конечно, для консультации. Когда я поинтересовалась, с каких пор полиция проявляет такую трогательную заботу о подследственных, он слегка замялся, а потом прямо заявил, что их очень интересуют сведения, которые можешь сообщить только ты. И посему забота о твоем здоровье входит в круг его служебных обязанностей. В общем – дела.
Жена тяжело вздохнула, взяла с тарелки надкушенный бутерброд и откусила изрядный кусок.
– Смотри, не заразись, – предупредил я. – Болезнь может оказаться инфекционной.
– Ну-ну, – криво усмехнулась жена. – Сейчас тебе станет не до шуток.
Она вытащила из кармана халата конверт и положила на стол.
– Вот, нашла под дверью. Полчаса назад. Полюбуйся.
На гладком белом конверте стояло мое имя. Он был уже вскрыт, прежде чем зайти ко мне в комнату, жена прочла послание.
Я запустил пальцы вовнутрь и вытащил два листка. На одном было напечатано цветное изображение экрана компьютера с текстом, а на втором чернели несколько строк:
– Уважаемый господин писатель! Прекратите играть с нами в прятки. Предлагаем вам немедленно передать инспектору Сафону ваш компьютер. После соответствующей проверки он будет возвращен в целости и сохранности. Мы обязуемся изъять только оригинал письма, посланного вам покойным господином Акерманом, и то, что вы успели столь неосмотрительно сочинить на эту тему.
– Откуда они знают про сочинения! – с досадой воскликнул я. – У них есть удаленный доступ к моему компьютеру?
– Взгляни на второй листок, – мрачно подсказала жена.
Я взял листок в руки, поднес ближе к глазам и обомлел.
Это была фотография экрана, и на нем вполне четко просматривалась одна из написанных вчера страниц.
– Но как же они это делают, черт побери?! – вскричал я.
– Через окно, – жена поднялась и рывком отодвинула створку жалюзи. – Фотографируют из дома напротив.
Я подошел к жене и встал рядом.
– Не может быть, до дома напротив слишком далеко. Съемка велась откуда-то рядом. Но откуда?
Налетевший ветерок обдал наши лица прохладой. Стояло раннее утро, солнце еще не успело высоко подняться над горизонтом, но все вокруг уже было залито голубоватым светом. Листья пальмы жестяно дрожали, и мне в голову пришла такая простая и очевидная мысль, что я даже завыл от досады.
– Слушай, – спросил я жену. – С этой пальмой за последние три дня ничего не делали?
– Делали! – ответила жена. – Я уже два года прошу домовой комитет вызвать садовника, почистить ствол от старых листьев. И вот вчера они, наконец, собрались и пригласили бригаду. Ты разве не видишь, что пальма стала куда красивее?
– Вижу, вижу, – пробормотал я, направляясь к шкафу.
Несколько лет назад приятель из России оставил нам в подарок военный бинокль с сорокакратным
