Идем же, смертный, поищем ее душу

С грохотом взлетели мы на гребень окаймлявшей озеро каменистой гряды, откуда открывался вид на весь ад. Десятки речек и речушек, ярясь и пенясь, устремлялись вниз, чтобы оросить эту черную, изрытую оврагами и провалами пустошь, похожую более всего на источенный червями кусок дерева, какой иной раз выбрасывает на берег море. Через мгновение мы уже неслись по каменным уступам вниз.

Клянусь силами тьмы и света! Вот это была скачка, Барнар! Дорог там не было никаких, да они и не были нужны. Хотя собаки предпочитали каменистую почву поближе к скалам, они с одинаковой легкостью перемахивали через холмы, взлетали по крутым стенам глубоких каньонов, переправлялись через горные потоки, так что вода фонтанами летела из-под колес.

Разглядывать пейзаж у нас не было никакого желания. Сверху нам были видны лишь заросли раскачивавшихся на ветру предметов, напоминавших деревья, да причудливые крыши домов. Спустившись в долину, мы обнаружили, что на каждом из плотоядных растений был распят человек, в течение долгого времени питавший его своим телом, а крыши домов были покрыты человеческими костями и покрашены запекшейся кровью. Я чувствовал облегчение каждый раз, когда позади оставалась очередная деревушка или живая изгородь из укорененных в земле существ. Казалось, в этом краю мучительной неподвижности мы были единственным движущимся объектом, и быстрота, с которой адские псы увлекали нас вперед, также радовала мое сердце. Мчаться сквозь тьму, сквозь целый мир, обреченный на вечную пытку, и оставаться живым, гореть жизнью! Я поймал взгляд Халдара, он ответил мне кивком и улыбкой. Опьяненные мертвым воздухом, точно вином, летели мы вперед и вперед, наша колесница, влекомая мертвыми титанами, которых подгоняли удары змеиного бича, почти не касалась колесами земли.

Восторг наш, однако, был скоротечен. С вершины следующего хребта увидели мы долину, обрывавшуюся в пропасть у самого горизонта. Все пространство, от края до края, покрывали заросли ежевики, однако стебли ее были длиной с виноградную лозу, а толщиной в человеческую руку. На каждом стебле висел мужчина или женщина. Ноги страдальцев уходили в землю, а тела пронзали десятки острых шипов. Кровь беспрестанно сочилась из ран и стекала в маленькие ведерки, специально для этой цели подвешенные к ветвям. Три старые карги ухаживали за виноградником: бродя меж растений, они прививали лозу, подвязывали стебли, и время от времени то одна, то другая из них залпом выпивала содержимое какого-нибудь ведерка. Заметив наше приближение, они побросали работу и наперегонки понеслись к краю пропасти, куда, казалось, лежал и наш путь.

Несмотря на скрюченные ноги, двигались они с устрашающей быстротой и при этом размахивали руками и кричали пронзительно, как галки.

Псы тяжело проскакали сквозь окровавленный сонм – песня бешено вращающихся колес разорвала неподвижный воздух. Однако карги опередили нас и первыми оказались У цели – моста, переброшенного через пропасть.

Подпрыгивая от возбуждения и бросая на нас плотоядные взгляды, они перегородили дорогу; возница натянул поводья, и псы, бешено скребя когтями, остановились. Даже сгорбленные, ростом ведьмы не уступали Проводнику. Издаваемая ими вонь – смесь склепа и отхожего места в третьеразрядном борделе – вполне соответствовала размерам. Глаза у них были плоские и мутные, словно сморщенные глазницы заполняла слизь. Сквозь проплешины в волосах просвечивали пожелтевшие черепа. Лица, однако, покрывала плоть – сплошь шишки и бородавки. Одежда их состояла из подпоясанных виселичной веревкой саванов. На груди одной из них саван разорвался; язва с кулак величиною, видневшаяся в отверстии, ясно давала понять, что присутствие хотя бы такой одежды следовало рассматривать как проявление чистого милосердия. Самая свирепая из трех, ухмыляясь, выступила вперед. Одна из борзых с рыком бросилась на нее. Ведьма наградила пса таким ударом по голове, от которого тот, скуля, распростерся в дорожной пыли.

– Кожу, Проводник! – каркнула она. – Человеческую кожу, с живой кровью! Дай нам кусочек, иначе тебе не проехать. Дай нам кусочек, не мешкай.

– Приветствую вас, вечно голодные сестры! – ответил Проводник. – Мы заплатим пошлину. – И повернулся к нам.

Мы с Халдаром переглянулись и уставились на Дефалька. Тот, угадав наше намерение заставить его платить первым, скорчил такую несчастную мину, что мне поневоле стало его жалко, и я сказал:

– Я заплачу, великий Проводник. – В конце концов, все равно рано или поздно придется. Проводник кивнул и взглядом показал, что я должен сойти на землю.

– Какую часть его тела вы хотите, о вечно страждущие? – спросил он. Сестры принялись хрипло спорить. Они визгливо кричали, злобно шипели и обменивались проклятиями с такой яростью, что мы чуть не задохнулись от могильного смрада, извергаемого их пастями. Они перечислили все существующие части тела, и, клянусь, были моменты, когда я говорил себе, что вытащу меч и будь что будет. Наконец главная из трех вновь шагнула вперед.

– Мы хотим ухо, – проорала она. – Славное, сочное, налитое кровью ухо – вот что нам нужно! Левое ухо.

– Нет! – каркнула за ее спиной другая. – Правое. Мы хотим правое ухо, ты, мешок могильной слизи!

– Левое, – продолжала настаивать первая и протянула мне ржавые садовые ножницы, висевшие у нее на поясе. Их лезвия были покрыты засохшей кровью и плесенью, однако я принял их у нее из рук чуть ли не с благодарностью. Ведь им нужна была только мочка уха, а значит, я по-прежнему смогу слышать.

Смотри. Вот моя работа – я оставил себе немного, но всю мочку пришлось отрезать, ведь именно в ней кровь, а обмануть старух нечего было и пытаться. От боли свет померк у меня в глазах. Я швырнул им сначала ножницы, а потом и отрезанный кусок плоти. Вся троица тут же бросилась за него в драку: клочья волос и куски кожи летели во все стороны. Пока они дрались, точно изголодавшиеся чайки, я взобрался на колесницу, и Проводник хлестнул собак. В то время как мы грохотали по мосту через пропасть, Халдар оторвал полосу ткани от моей рубахи и перевязал мне голову. Провал, разверзшийся под нами, казался бесконечным. Дно его терялось во мраке, и только беспрестанный шум струящейся внизу воды доносился до нас.

В голове у меня все еще мутилось от боли и тошноты, когда я вдруг обнаружил, что слышу звуки, доносящиеся из невозможной глубины и дали, из самых святая святых этого мира. Тончайший шепот со дна залива проникал в мой мозг, будто он был осажденной крепостью, а изуродованное ухо – взломанными воротами, сквозь которые внутрь вливалось вражеское войско. С отвратительной четкостью до меня доносились мольбы на невнятном языке стонов, раздирающие уши шепотки и сухое хихиканье, вылетавшие из костяных глоток, в моем сознании лопались пузыри дьявольских признаний, булькало странное варево, топали копыта, щелкали клювы, шелковисто шевелились плавники. Тот залив и прилегающие к нему каньоны, через которые лежал наш путь, открыли мне множество тайн – а еще больше поведали лишь намеком, – о самом существовании которых я ничего не хотел знать.