ютиться в сердце и уме совсем еще детском по своим возможностям и интересам. Видя это, мы начинали испытывать серьезное беспокойство.
Когда мы наконец добрались до утеса, Уимфорт, почуяв, что путешествию по берегу приходит конец, стал находить пляж еще более привлекательным, чем обычно. Я прямо-таки чувствовал, как он собирает всю волю в кулак, готовясь безапелляционно предъявить нам очередное требование, отказ выполнять которое даст ему формальный повод выразить открытое неповиновение. Тут-то ему на глаза и попались блестящие амфоры из полированной меди.
В это время мы находились над особенно роскошным отрезком пляжа. Утесы под нами сияли белизной. На гальке, окаймляющей вылощенную до блеска соляную стену, на обглоданных морем черных, словно кипящая смола, камнях лежала, колыхаемая приливом, стайка людей-рабов. Каждый из них был на самом деле двумя – женщиной и мужчиной, чьи тела сливались ниже пояса, образуя двухголовую безрукую и безногую сосиску. Как только накатывала очередная волна, обрубок тела изгибался наподобие подковы, поднимая обе головы, чтобы клочья пены не захлестывали лица. Камни по обе стороны от стада пестрели оставленными прибоем лужицами воды, дно которых густо, как грязь, устилали неслыханные драгоценности, при виде которых самое алчное воображение устыдилось бы своей бескрылой мелкости. Вот в этих-то лужах и лежали амфоры, побитые и помятые, словно побывавшие в кораблекрушении. Каждая из них была плотно закупорена пробкой, на которой отчетливо выделялась руна 5. Уимфорт застыл на месте, рот его начал медленно открываться. Моментально разозлившись, я заорал, не дав ему и слова вымолвить:
– Ну можно ли быть таким олухом, Уимфорт? Ты что думаешь, его тут в бутылки разливают и продают с этикетками, как духи в лавке у парфюмера?
– Да! – завизжал он в ответ. – А может, это добыча какого-нибудь демона! Может, он украл Эликсир и приготовил его для хранения в своем погребе!
Барнар застонал.
– Уимфорт! Неужели они лгали, когда говорили о твоей начитанности? Это может быть что угодно: руна «змея», например, или верхнеархаическая полупечать. Кто на свете может поручиться, что «Сазмазм» именно так передается в каллиграфии де…
– Смотрите! – в ужасе завопил вдруг Уимфорт. Заливаясь краской стыда, вынужден сообщить, что мы с Барнаром, точно два деревенских простофили, впервые попавшие на городскую ярмарку, проглотили нехитрую наживку и как один обернулись. Мальчишка, не теряя времени, тут же кинулся к утесам.
Скалы на этом участке берега были в основном отвесные, но как раз над амфорами стену пересекала глубокая вертикальная трещина. Уимфорт скользнул в нее и покатился вниз, увлекая за собой лавину соли. Он был уже на полпути к цели, когда я наконец сорвался с места и помчался за ним. На бегу я крикнул Барнару:
– Веревку! И тяни что есть мочи! – И я тоже спрыгнул в расщелину и понесся вслед за Уимфортом.
Мальчишка оказался вертким, как лисенок. Несколько раз он терял равновесие, и я, ей-богу, думал, что он сломает себе шею, но всякий раз он в последнее мгновение приземлялся точнехонько на ноги. Мне нечего было и надеяться его догнать, и я уже видел, как мы с ним схватываемся прямо на берегу, где до кромки прилива и всего, что в нем обитает, рукой подать, – именно этого мне больше всего хотелось избежать. Тем временем мальчишка приземлился среди скал и ринулся к амфорам. Я оттолкнулся от утеса и одним прыжком преодолел последние пятнадцать футов. Уимфорт уже тащил амфору из лужи, когда я увидел, как приливная волна вдруг вытянулась, точно кошачья лапа, и игриво обвилась вокруг его лодыжек. Он выволок сосуд на ровное место – кувшин был в половину его роста высотой, – схватил зазубренный камень и принялся сбивать им пробку.
Но я уже навалился на него сзади и схватил за плечи. Он руками и ногами вцепился в свое сокровище. Я, испытывая настоящий ужас перед морем, не стал отрывать мальчишку от амфоры, а поволок к утесам обоих. В нескольких местах неподалеку от берега вода уже пошла острыми складками, которые двигались не в ритме волн, а рывками, точно под ними копошились какие-то существа, беспорядочно, но неуклонно приближавшиеся к пляжу. Я бросил взгляд наверх. Барнар уже затянул на конце веревки свободную петлю и, стоя в самой горловине расщелины, раскручивал ее, готовясь к броску. Я кивнул ему и склонился над Уимфортом. Теперь мне предстояло заняться мальчишкой всерьез. Необходимо было ослабить его хватку и вырвать у него проклятую амфору, для чего надо было изо всей силы ударить его по плечу, чтобы его рука на мгновение онемела. Я уже предвкушал, как тресну его от души наотмашь, как вдруг он, должно быть угадав мое намерение, с неожиданной силой вывернулся из моих рук и повалился на бок, увлекая за собой амфору, из которой от толчка вылетела пробка.
Из нее вытек ручеек черной, остро пахнущей жидкости – но не только. Воздух вокруг немедленно пропитался парами, от которых сердце мое перевернулось, разум помутился и я внезапно ощутил себя кем- то совершенно другим. Даже небо над моей головой, хотя на вид осталось прежним, внутренне изменилось, превратившись во что-то беспредельно знакомое и привычное. Черно-белая галька стала единственным полом, по которому когда-либо ступали мои ноги. Да и ног у меня больше не было, их место заняли когти громадного хищного ящера. С языка моего готовы были сорваться неслыханные в подлунном мире проклятия. Распахнув крючковатый клюв, я обрушил их на своего заклятого врага.
Моим противником было крабоподобное существо, ростом достигавшее мне до пояса. Две капли жидкого пламени на тонких стебельках были его глазами, два опаляющих языка огня – клешнями. Мы сошлись в смертельной схватке, как и всегда, когда нашим дорогам случалось пересечься; так было заведено от сотворения мира и продолжалось вечность за вечностью. Он рвал мои ноги и грудь клешнями, я, вцепившись передними лапами в стебельки его глаз, поднял его в воздух и тряс изо всех сил.
Каждый раз, вспоминая ту битву, я словно вступаю в темный проход, обоими концами уходящий в бесконечность, коридор неистребимой памяти и угрюмой ненависти. В те мгновения все, что составляло прошлое того существа, было моим: его тело и его ощущения, его поступки и стремления – все это принадлежало мне, и я бился за них не на жизнь, а на смерть. Что-то скользнуло по моему торсу, я почувствовал рывок, потом мою шею и одну из передних лап что-то сдавило. Одновременно с этим произошло и кое-что еще. Набежавшая на берег волна изогнулась и оторвалась от камней, точно край ковра, приподнятый рукой ребенка. Какие-то веселые остроглазые создания с горящими как угли зрачками выкатились из-под пенистого одеяла волны на толстых циновках из перепутанных колец слизи и подмигнули нам. Я знал, кто они и чего им нужно, но был бессилен разорвать объятия, в которых сжимал заклятого врага.
И тут что-то оторвало меня от земли. Рывками я начал подниматься вверх, скользя вдоль утеса, и мой враг, которого я, не мог отпустить, поднимался вместе со мной. Остроглазые столпились на пляже. Мои пятки скользнули как раз над их умоляюще воздетыми щупальцами-веревками.
Где-то в процессе подъема я наконец стряхнул с себя ту тварь, которая завладела моим «я», но остервенение драки нас не покинуло. Поэтому, когда Барнар втянул нас на вершину скалы, ему пришлось спешно принимать меры, чтобы спасти мальчишке жизнь. Уимфорт, боровшийся отчаянно, как кошка, которую хотят утопить, самозабвенно лягал мои голени и скреб ногтями мое лицо, в то время как я
