молот силомера на выставке достижений: есть достойные руки – и молот пашет, а потом сеет и веет.
Также этот его орган, то есть жирное ленивое содержимое толстой не бьющейся нервно черепушки, как ни удивительно, может свободно исполнять фуги поучений и даже наставлять. Наставления и рога зазевавшимся баранам. Соки из темных глубин, пробулькивая и пузырясь, поднимают пустоты башки, и автоматически раскрывается сияющая белизной зубов челюсть, извергая наборы словесных излишков в промежностях панресторанных рвот и служебных зевот.
Поглядите, только не косо, на наших настоящих мачо. Все они провели утро и полдник жизни, шастая из «Националя» в «Метрополь», из «Берлина» в «Савой», напиваясь, как комары, дармовщиной, блюя дефицитом, а потом разглядывая недоуменно свои замазанные икрой черные щеки в кривых лживых зеркалах ресторанных, сияющих розовым царским золотом клозетов. Там же они, вдохновенно красуясь, врали, крали, лапали официанток и общих подруг и друзей под взаимные увещевания «Ну ты, чувак, гений!». Теперь же, теперь все они, придумавшие, может, когда комсомольскую повестушку про пионеров, или стибрившие сценарьчик из-под задремавшего и обоссавшегося, запанибратски называемого другом знакомца, поколесившие и помаявшиеся в разных предбанниках и будуарах – вдруг все вышли с годами в учителей, законодателей нравов и наставителей чести, налились помпезной спесью и животным презрением к прочим, которых морочим, стали вдруг авторами свободы, чертежниками достоинства и куплетистами сопротивления – в какой бы валюте и куда бы она, свобода, ни складывалась. Когда подступают годы, знаете, уже не до разборок с истиной и не до увещеваний правды.
Молодой, но уже спелый и ловко повисший на кусте жизни мачо – это крепкий фрукт прерий и овощ постельных навозных полей. И не дай блох, если тянет вдруг в мозговой полости холодный ветерок мыслишек или стукнет по редким клавишам мозжечка молоточек сомнения. Такое, однако, и зацепило Эдьку Моргатого. Хватанув валокордина, с ужасом он глядел на гладиаторскую научную площадку и тяжело, как после зубодрания, жевал засевшую в нем впервые в этот день мысль.
Нет, ему не то чтобы было жаль введенного в залу бледного шатающегося недомерка, подпираемого с боков пожарным и военкомом.
Если б ему рекомендовали на это плевать, то он бы стоял и сутки харкал на спирохету, огнеборца и военно-тыловую крысу. И даже не спросил бы пить, спрайта или кваса. Прошибила его красиво высаженную на широкие плечи башку-капусту другое – какие же есть кругом сильные поджарые люди, может и словчившие раньше, чтобы выпрыгнуть из помоев. Теперь же они любого… любого, даже и крупного ученого замдиректора науки, руководящего пятью, а то и десятью промышленными холодильниками в подвале, набитыми редкой рыбой и частой икрой, даже его, или сопливого пожарника, из-за худых шлангов и сухих водоводов тушащего соплями, или резвого военкома, кормящегося с впадающих в раннюю инвалидность сопляков, да и любого журналистика-обозревателя или кандидата естественных наук, воспитанника пустоты – всякого эти полуночные звери враз разорвут, как тузик бобика, и поглядят фиолетовыми дьяволовыми глазами окрест, шаркая кровяными сочными губами. И даже дошла да Моргатого думка – неровен час, и его вызовут как-нибудь в зону амфитеатра, и эти страшные псы, потрясая брылями и мандатами, поглядят на высунутого мачо и буркнут: «Ну, Эдька, пришел и по тебя ангел изучения и изымания твоей душонки. Сымай кожу!» – и мысль эта, а скорее прицепленная к мачу зубной болью, как в метро к седалищу, липкая жвака, осталась в маче сидеть.
Но участникам конференции-чествования большого ученого некогда было рассматривать огрызки Эдькиных мыслей. Своих забот подперло. Поэтому к усаженному на академическое, хоть и боковое, место и украшенному по бокам двумя работниками спецслужб – пожарной и рекрутской, немедленно подскочил распираемый волнением Скатецкий и вопросил:
– Где отловлен?.. Откуда приглашен ведущий научный ученик великого Триклятова?
– На выходе из дачного ихнего триклятого домика ученого захва… провожден с ихнего девчонкой, от возле шиповника, – сообщил военком. – С проходом через допризывной парник.
– С который девкой, кто еще с этим путается, – уточнил тоже принимавший пожарник. – Какая-то с таким еще якшается, молодуха никчемная, но царапучая. На моей пожарке с воем враз домчали еще горященьких, – добавил специалист возгораний. – Я все…
– Чего ты! – возмутился военком. – Моими бойцами… и спортсменами стрено… приглашены в заседания.
– Так! – возвестил Скатецкий с нотой задавленной паники в голосе. – Прошу уважаемую часть ученых, президиум и публику выслушать краткий отчет лучшего аспиранта Института Земли, кандидата в защитники отечества, и его же сообщение о состоянии блестящего ума ранее ученого Триклятова. Годин Миша, выходи же к микрофону, скромный юноша, вот сюда. Сюда. Он пояснит нам причину глухого заблуждения учителя и наставлятеля по причине временной нетрудоспособности интеллекта. Или об отказе от ошибки в позорном уравнении, которое в таком виде все равно никому не нужно. Так, Миша, давайте громко и отчетливо.
Бледный паренек, видимо, получивший при транспортировке согласно приглашению несколько вмятин и трещин, в ужасе поглядел на замерший зал. Он обвел президиум, ряды научных и других сотрудников и коллег почти невидящим взглядом.
– Не стесняйтесь, юноша славный, – пропел Антон Антонович. – Дело-то государственное, на номере поставлено. Можете зачитать покаяния по конспекту, – а в Президиум пошутил: – Юноши наши недоно… И девушки нацпроектов, здоровое покаяние. Молодость задорная моя. Всем довелось по шпорам отчитываться.
Тут не выдержал ретивый депутат Иванов-Петров. Он выскочил из президиума и сунул в дрожащие руки смутно-бледного человека подметную бумагу.
– Читай по шпоре, – зыкнул он, – раз так разучился. Заморыш.
Миша провел по бумаге невидящим взглядом.
– Это все ложь, – отчетливо произнес он, поднимая неслушающейся рукой навет.
– Ну вот, – удовлетворенно зарокотал сверху, а казалось, совсем сверху, неоперный сбитый сипящий бас Гаврилла. – Господь сжалился над триклятыми. Признает этот – мол, ложь я изрек пред лицом геенны огненной, перед взором пристальным небес. Мол, попутали демоны, и все изреченное мое, что нету Бога во Вселенной на данный мгновенный момент в моих подлых Триклятова писаниях и что не простерта Его десница над каждым – все моя ошибка и дефолт знаний.
– Неправда! – выкрикнул Миша, пошатнулся и бросил улетевшую сбитым рогаткой голубем подсказку.
Архимандрит тяжелой степенной поступью выступил к кафедре, в круг общего обзора, и с минуту разлядывал съежившегося аспиранта.
– Да! – грозно возвестил он, вздымая руку. – Неправдой полнилась чаша души Триклятова, поднявшего науку на противление истине и вере. А теперь великий ученый, овеянный зарубежными грантами и нашими грамотами, – и он провел рукой круг, приглашая всех быть с миром, – осознал пропасть адову, в кою заглянул, как любомудрствующий отрок божий. И увидал котлы кипящие и заразы шипящие, увидал пламень и гадов своеволия, блуда и себясластия. И хочет сказать нам устами младенца, а главное, Ему, – простите, грешен. Неправда моя, мол. Так, отрок?!
– Вы лжецы, – тихо высказался ученик и слабо взмахнул ладонью в сторону иерарха, президиума и конференции. – И пройдохи.
И начал валиться в обморок вбок и назад. Но был подхвачен военизированными представителями общественности, облит трясущим даже поясницей Скатецким графином воды и потянут был к выходу, то ли в лазарет, то ли еще куда.
– Гордыня! – страшно возвестил Гаврилл, и черные рукава его одеяний, казалось, взлетели к небу. – Страшная, как чрево кита, гордыня, – и стремительно подошел к первым рядам сидящих на конференции, и в частности к сжавшемуся до размера собственного кала мачо.
– Братие! – сообщил он тихо и проникновенно. – Не гневите Его. Ведь сказал: «будешь сеять, а жать не будешь, будешь давить оливки – не будешь умащен елеем, выжмешь сок виноградных ягод – и вина пить не будешь, и высохнет жизнь твоя». Что! – крикнул он и закрыл глаза, стоя с поднятыми руками. – Пробирки ваши и бурлящие жижи алхимиков сильнее слова Его? Придет скоро Ангел и скажет: «вы нарушили обет, не прогнали всех врагов тайны с земли вашей. И не прогоню их от вас, и будут они петлею на шеях ваших, и боги их будут для вас сетью». Их боги – эти машины синхротроны, фазодроны, напылители тонких пленок обмана, пороговые неясные проницания чуждых молитв. И скафандры, в которых они хотят чванливо
