бриза в отсек маленький адмирал разрядил накатывающий афронт:
– Самый малый! – голосом поперхнувшегося соловья возвестил командир и фукнул в висящий на груди возле орденских планок судейский свисток, а потом, используя в виде гарнитуры связи рядом же болтающийся тонометр, воскликнул: – В шеренгу становись! На первый-второй рассчитайсь!
Подводные скитальцы, направляемые в неловкой толчее крепкой рукой каперанга, выстроились в волнительную линию.
– Первая! – задорно воскликнула Екатерина и чуть искоса, но свысока, глянула на плечо соседа.
– Первый, – укоризненно, сквозь улыбку поправил Хайченко.
– Ладно, второй, – вяло бекнул чуть шатающийся газетчик, пытаясь зафиксировать взгляд на переборках.
– Без ладно, – скомандовал военмор, крупно шагая вдоль строя. – Особенно в походе!
– Первый! – гаркнул он, имея в виду, пожалуй, себя, возле молодежной пары.
– Вторые, – в унисон сообщили, лучась улыбками, аспирант и внучка.
Суровый военмор остановился напротив литератора, безуспешно потиравшего колено, и вперился в него специальным взглядом. Н. поглядел в прогалину строя, где теперь должен был размещаться еще член экипажа, табуряшка или барабашка, но, никого не найдя, обреченно сообщил:
– Третий.
– Ну вот! – широко развел руки подводный полковник. – Разве таких научишь! У тебя откуда уши растут? На первый-второй!
– Ничего, освоится, салажонок, – добродушно выдохнул маленький адмирал. – Еще как палубу будет драить, с песней.
– Зачем даны уроду уши-крылья… – для чего-то тихо затянул под вынырнувший внутренний аккомпанемент газетчик, видно блуждающий еще не в себе.
– …А вместо зада пламенный мотор… – охотно подхватила Катенька и облизала нежным взглядом обозревателя.
Каперанг втиснулся в голову строя:
– Разрешите повторить?! Первый! – пальнул он со всех связок. Екатерина ткнула локтем любимого соседа справа, и он выкинул на автомате:
– Второй.
– Первый! – победно сообщила разрушительница строя.
– Вторые, – согласно закивала молодежь.
Литератор опять осмотрелся, ища подмоги
у потусторонних морячков.
– Третий, – глупо пуча глаза, выдохнул он.
– Безнадега, – мотнул головой полковник. – Разрешите отправить на камбуз, хотя как бы не потравил экипаж на малом ходу.
– У вас счет хромает, – сердито уперся Н. – Одни первые да вторые, тут и глухой споткнется.
– Ступайте-ка, любезный, отдыхать, – мягко пожурил литработника адмирал. – Отоспитесь, а после в каптерку, составьте хоть толковый реестр ветоши. Грамоте обучены?
– Да этот все напутает, – возмутился каперанг. – Там, кроме ветоши, и солдатские кальсоны, и спассредства…
– И адмиральские штандарты, чистый голубой шелк, – влез газетчик.
– И фламандское дамское кружевное исподнее, – подбоченилась газетный фабрикант. – Будет руками хватать где не положено.
– Вы его не ругайте, – побледнел аспирант. – Он еще двоичную арифметику освоит.
– Нет, – покачала головой девчонка. – Это ты – головастик, а они… они все такие, третьи.
– По местам! – зычно скомандовал маленький адмирал, весело сверкая молодыми глазками.
– Ну и ладно, – огрызнулся литератор. – Все не по-вашему, все вам не так.
И, чуть обидевшись, ушмыгнул в соседний отсек и ткнулся в первую же попавшуюся вонючую, с грязным тюфяком койку, потому что жив ли или уже смертельно устал – сам не знал. Потом все-таки заставил себя подняться, подтащился к привинченному к стене столику, схватил кипу карт и вернулся на место. Сил осталось на одно, ну пару слов. Он улегся, закрылся несколькими слоями лоцманских проводок и мгновенно, будто провалился в рай, уснул.
Снились Н. какие-то места детства, черничные поляны с чудным, прогрызенным улиткой боровиком, потом бежал он долго, размахивая сачком, и пытался накрыть ускользающую бабочку-лимонницу, дразнившую его с качающихся голов самых красивых лесных цветов, а вскоре выскочил тихо детсадовец Н. на какой-то уютный невысокий косогор, весь изрытый светящимися на солнце и бубнящими песни шмелями, где внизу, за стеной высокой зрелой земляники, мелькнул неширокий ручеек, или речка. Две благодарные ивы глубоко поклонились воде, и на песчаной чистой отмели заиграли в солнечных бликах мальки.
Маленький N., теперь уже ясно – N., ибо заслужил это в литмуках, сидел и глядел с косогора в теплую шуршащую даль. Брызнул летний дождик, и несколько капель пролезли по глазам на нос мальчика. Дождик зачастил, срываясь и шлепая отдельными крупными каплями. Так бывает, догадался N. и закрыл глаза.
Целая лавина воды плеснулась вдруг на голову литератора. Тонем, лодка идет ко дну, ужаснулся он, не открывая глаз. Не хочу тонуть, заупрямился вдруг и оторвал веки вверх.
Кругом мутным студнем дрожала ночь. Слепые городские фонари светили только самим себе. Литератор стоял на тротуаре пустой улицы, безлюдной в этот час, и держал на плечах двусторонний легкий и удобный рекламный щит. Какой-то поздний чудак или дурень, отвязно хохоча, удалялся, размахивая пустой бутылкой пива и пританцовывая. Голова литератора пахла этим напитком, и волосы его слегка липли. Надо же, засомневался N., какой интересный герой уходит, но в такой одежде его не догнать. Тут теплая и ласковая темнота посоветовала поскорее сматывать удочки.
Вдали, за площадью между домами, еще играли по низу небосвода последние искры заката. Литератору стало жалко себя. Может быть, там, где кончается бетон и начинаются поля и сады, есть еще свет и солнце, подумал N. Там ждут меня мои герои. Это веселые люди, мужчины и женщины, и дети – со всегда улыбающимися лицами, ловко бегущие по опушкам, обнимающиеся и танцующие хороводы. На головах их сплетенные из трав венки, а на руках и лицах их дрожат узоры от светила. Там всегда полдень, и время редко и медленно утекает оттуда.
– Пойду, – решил литератор, глядя на острую стрелу заката вдали, – авось добреду. Вроде недалеко.
И он отправился в путь.
