на выручку молодежи.
Что отчасти спасло их, никто не знает. Отбивающийся подхваченным научным лозунгом газетчик, Эля и волочащийся и вяло отмахивающийся какой-то научной или юридической статьей Миша чудом приблизились к заветным воротам, и если бы не постоянно мешающие преследователям тивишники, клубком катающийся колючим перекати-полем дурачок, лезущий под ноги и ничего не перящий литератор Н. и бредущая по площадке без цели и смысла Екатерина – плохо пришлось бы бегущим и ловимым. Но они юркнули в гостеприимные ворота и помчались мимо выпученного Алика по уложенной с наклоном кафельной дорожке вниз, к заветному ходу.
– Уйдут, дурак, – крикнула мистику ХУ ошалевшая от веселья Лизка.
– Уйдут, – дико заорал Акынка, вскочил в седло трепещущего рядом рысака и рванул узду, мечтая придавить беглую девку и вообще всех.
– Убегут, – прошептал белыми губами мачо. – Скроются от всевидящего экрана.
Человек Алик встал посреди ворот, расставил руки и громко оповестил:
– Бисплатн пробна пускь кончила. Ходи касса деньги.
– Уйди, убью. Уйдут! – взревел всадник и направил мчащегося рысака в ворота.
Алик развел дрожащие руки и в ужасе зажмурился. Но верхняя перекладина ворот с входным лозунгом оказалась, конечно, коню не высока, но не седоку. Акын на секунду, в пылу гона, упустил верхнюю балку. Крепкая и упрямая, хитрая голова Акына оставила свою улыбку на перекладине. Впрочем, треснула громко, как выстрел, и та. Конь шарахнулся и рухнул на Акына и заодно Алика, все в замешательстве остановились. Всадник без головы аккуратно сполз на кафель, поливая его пузырящейся, как розовое шампанское, жижей. К придушенному под лошадиной тушей, тихо тявкающему слизью коммерсанту медленно подкатилась, вертя тряпкой кожи на шее, башка наездника и весело оскалилась беззубой улыбкой. А потом подмигнула невытекшим глазом, и Алик тихо завыл на зверином наречии. Пострадал бы окончательно бывший рыбный барон, но выскочивший сбоку ошалелый старичок с обрывком вервия на ноге еле успел чуть оттянуть безумного владельца подземных богатств и сохранил его для инвалидной пенсии.
– Леша, – строго, будто свихнувшаяся училка младших классов, крикнула практикантка, подойдя к воротам и искоса заглядывая в них. – Леша, а я?
Как подкатился в страшной наступившей вдруг тишине, где главенствовал лишь лошадиный храп, маленьким круглым шариком к практикантке тявкающий собачкой паренек Веня, никто не заметил. Бодался и лепил копытом конь, стонал, отползая, защемленный бывший рыбовод, и вся площадь глядела на разрубленную в перформансе и обвисающую перекладину ворот. Малыш тронул Катю за локоть, улыбнулся и повесил ей на плечо два подсумка и заплакал, указывая на скрывающуюся в чистилище группу. Катя посмотрела на подсумки, из одного из которых струился раструб противогаза.
– Лешка! – завизжала женщина и, перепрыгнув лежащего Алика, коня и голову, бросилась внутрь. – А я!
– Финал! – заорал литератор Н. – Я все равно узнаю, что вы тут накрутили, – и кинулся к откосу, чтобы, осыпая острые камни и больно накалывая пальцы, спускаться, карабкаться, ползти и где надо скатываться вперемешку с сухой земляникой. – Дайте финал!
Шатаясь и озираясь плохо видящими от возбуждения глазами, но выполняя ответственное задание, вполз в бесплатное мероприятие и господин мачо.
В кромешной тьме блуждали люди, страшно, выжигая глаза, вспыхивали софиты, кто-то водил перед ослепшим Сидоровым хоботом. Сидоров схватил за плечи Эльку и Мишу, глядящих на него из противогазов страшными круглыми глазами пришельцев и качающих рифлеными дыхательными аппаратами. Потом бросился, следуя безотчетному порыву и проникающему уже в голову сумасшествию, по темному, сырому и узкому лазу. Он с силой толкнул детей вперед и сопроводил немое указание непререкаемым жестом, и они, пятясь, поплелись, глядя на него.
Ударил сильный с разных сторон свет. Сидоров стал терять сознание, потому что рай был близок и ничто уже не было нужно. Он умирал. Прошел на четвереньках несколько шагов и рухнул. Напротив, почти рядом, хватая воздух ртом и давясь сухой рвотой, лежал мачо Моргатый и скосившимися навсегда глазами глядел на подыхающего обозревателя. Страшные монстры с сияющими телевиками направили на мачо свои синие стеклянные огромные глаза пришельцев и чужаков. «Не упустил», – сообразил мачо и откусил себе язык.
Над уже едва дышащим Сидоровым склонилась гарпия с телом женщины и головой божества Птах. Она стала натягивать ему на голову, больно уродуя уши, противогаз и долбанула коленкой пару раз по вспыхивающей дыханием груди. В боковых отводах черного хода к спасению и свободе расположились встречающие их, ползущих, привратники, освещенные сияющим светом лучезарные ангелы в противогазах, светлых балахонах и хитонах с журчащими жезлами на плечах. Вдали показался краешек слабого естественного света, тот самый знаменитый туннель в никуда кончился. Сидоров пополз, тягая за собой еле волочащуюся подругу. Противогаз с него сбился, он увидел на светлом пятне, прямо там, где труба чистилища окуналась одним краем в рай, два силуэта, похожих на его детей – Элю и Мишу, прыгающих и машущих ему головными приборами… Ангел склонился над Сидоровым, обдал его нестерпимым светом и сунул прямо в рожу объектив «Бетакама».
– Быстро, быстро, грузимся, – возвестил над ним страшным архангелом трубный шкиперский голос военмора Хайченко. – Некогда тут амбулатории корчить.
Сидоров открыл глаза. Он лежал на жухлой траве прямо под речным откосом и глядел в стеклянное небо. Рядом сидела практикантка и, держась за уши, сомнамбулически раскачивалась, из носа у нее выпрыгнула капелька крови. Перед глазами заплясали два черта, сдернули страшные маски и стали в образе дочери и ученого аспиранта прыгать и беззвучно хохотать, задирая вверх по-бесовски руки и ноги.
– Взяли?! – крикнул каперанг Хайченко, и газетчик услышал, то есть уши вернулись к Сидорову
Военмор, неизвестно откуда взявшийся суетливый H., Миша и маленький адмирал схватили и поволокли мешок обозревателя к воде. Сидоров повернул голову вправо, вверх, к высокому речному обрыву. По кромке бесновалась толпа, танцевали слабо одетые девушки и метались служители культов. Кое-кто взялся осторожно спускаться вниз, удерживаясь за слабые кусты речной дикой клубники. На самом верху и чуть в стороне журналист отчетливо разглядел пляшущую и машущую им приветливо группу – экс-жену Альбинку, хитрую Фиру и еще двух плюгавеньких мужиков, одного в развевающемся колоколом плаще. Все – дурь, понял он.
– Проползти по сходням сможешь? – заорал каперанг и шлепнул обозревателя по ушам. Сидоров встал на колени и полез по мосткам, держа за руку и не выпуская спасительную ладонь практикантки, та неумело подталкивала его в спину. На руках каперанг с литератором втянули газетчика на дрожащую в возбуждении, теплую огромную железяку.
– Быстро всем через люк внутрь, задраиваемся! – завопил каперанг. – Готовность к погружению номер два.
Под спасающимися вибрировала махина подлодки древнего, но надежного проекта.
Через узкий верхний люк еле живые беглецы упали внутрь трясущегося чудовища. Сидоров без сил рухнул на матросскую узкую койку, рядом уселась шатающаяся Катя и в знак разгорающейся симпатии и неугасимой страсти померила ему, приложив тыл ладони ко лбу, температуру. В ответ на эту ласку он деревянными негнущимися пальцами калеки погладил ее роскошные, но пришедшие в некоторый беспорядок волосы.
– Кто поведет лодку? – выдавил газетчик чужим голосом убывшего и комиссованного старшины.
– Есть у нас матросики, – загадочно ухмыльнулся, поднимая руку, капитан. – А барабашки на что?
Громадина лодки взревела и вышла на ровный гул. Молодые люди Эля и Миша стояли перед Сидоровым, держась за руки и улыбаясь. Они, впрочем, как и все остальные в этой дружной капелле, да и вне ее, не знали, что сказать, поэтому от счастья и полного очумения совершили несколько па, вальсируя, сбивая табуретки и хохоча.
– Ты зачем… – слабым, выкатывающимся пузырями голосом осведомился Сидоров у топчущегося тут же и окунувшего лыбящееся лицо в общую радость литератора Н. – Ты зачем такие сценарии пишешь, ослина! Скотина!
Н. в ужасе отскочил от очнувшегося любовника-скандалиста, но внесшийся с дуновением легкого
