представление.
— Намечается ли там настоящая драка? — поинтересовался он у Чернышева.
— Еще какая! — невесело хмыкнул тот. — Все кровью умоемся!
— Тогда это дело по мне! — удовлетворенно кивнул Джонс. — Я немедленно отправляюсь туда!
В Петербурге Джонс задерживается на две недели. Ждал инструкций. «Вместо того, чтобы ехать на войну, я непрерывно развлекался при дворе и в избранном обществе», — писал он сожалением в письмах к друзьям.
Неожиданную реакцию вызвал приезд Джонса у проживавших в русской столице англичан. И если английские купцы в знак протеста, как один, закрыли все свои лавки, то британские офицеры кричали во всеуслышание, что подчиняться пирату ни за что не станут. Наконец слухи и разговоры дошли и до командующего балтийским флотом Самуила Грейга. Будучи шотландцем, адмирал всегда болезненно относился к английскому высокомерию. Теперь он демонстративно пригласил Джонса к себе на ужин, что вызвало в рядах британских оппозиционеров настоящий шок. Затем, не довольствуясь этим демаршем, Грейг велел собрать у себя старших английских капитанов во главе с Эльфинстоном.
— Немедленно возвращайтесь к своим обязанностям. Офицерам подобает вести себя по-мужски, а не как школярам. Либо честно служите, либо подавайте в отставку, но помните, если об этом узнает императрица, плохо будет всем!
Эти подлинные слова Грейга сохранила для нас история. Однако Екатерина II все же узнала о недовольстве английских офицеров, а, узнавши, возмутилась:
— Я проявила к этим нищим столько щедрости, а они позволяют себе осуждать мое отношение к человеку, который является моим гостем!
Английские офицеры вернулись на корабли, а английские купцы открыли свои лавки. На этом инцидент, казалось, был исчерпан, но, как впоследствии оказалось, только на время…
Джонс об этом писал так: «Их (англичан. —
В тот же вечер, попрощавшись с Сегюром, он выехал на юг, где ждали его новые подвиги и интриги, победы и разочарования.
От Петербурга до Херсона путь не близкий — более полутора тысяч верст. От адмиралтейств-коллегий новоиспеченному контр-адмиралу для удобства езды даден был рессорный тарантас, да бумага, чтоб лошадей на почтовых станциях меняли без задержки. Но на третий день пути Поль отказался от тарантаса и перебрался в седло. «Давай! Гони!» — были первыми русскими словами, которые он выучил в России. Все же путешествие заняло каких-то двенадцать дней.
Впоследствии Поль Джонс вспоминал: «Остановок свыше часа было всего четыре: в Москве для осмотра Кремля и обеда с генерал-губернатором — на 4 часа, в Туле — для знакомства с оружейными заводами и покупки сувенирного оружия — на 3 часа, в Курске — для ремонта тарантаса и в Екатеринославе. За все время путешествия я ни разу не воспользовался спальней и не мог насладиться сном иначе, как в трясущемся тарантасе».
В середине мая Павел Жонис (так отныне стали величать Поля Джонса в русских документах) прибыл в Херсон.
Князь Потемкин встретил приехавшего весьма приветливо. Дело в том, что прискакавший накануне курьер привез князю Потемкину сразу два письма-рекомендации Екатерины II. В своем первом письме, помеченном 13 февраля 1788 года, императрица писала: «…Именитый английский подданный, который, служа американским колониям, с весьма малыми силами сделался страшным…, сей человек весьма способен в неприятеле умножить страх и трепет…, а посему велю принять его, тем более, он показывает великое желание проявить свое усердие на службе». Во втором письме, от 15 апреля того же года, Екатерина II, произведя Поля Джонса в контр-адмиралы, рекомендовала князю «дать Джонсу соответствующую его званию должность для проявления своих возможностей…»
При этом, отмечала она, «Жонис сей показывает великую охоту оказать свое усердие, служа под вашим предводительством или руководством, где за благо найдете его употребить… Тебе не бесприятно будет, — писала она ему, — иметь одной мордашкой более на Черном море».
Главной целью кампании 1788 года на юге России был Очаков — «южный Кронштадт», как называла его Екатерина II. Сухопутными войсками в районе Очакова командовал в ту пору генерал-аншеф Суворов. А главную силу на море под Очаковым составляла эскадра парусных судов, порученная Джонсу: линейные корабли «Владимир» и «Александр», четыре фрегата, да восемь более мелких судов. Вместе с гребной флотилией, которой командовал состоявший на русской службе немецкий принц Нассау-Зиген, она должна была обеспечить блокаду крепости с моря.
В июне 1788 года передовые части русской армии подошли к Очакову, и Потемкин велел произвести поиск к стенам крепости, чтоб отогнать от них турецкие транспорты.
— Пошлите моего брата Эммануила! — стал приставить к князю бывший при нем венецианец на русской службе Осип де Рибас.
— Ладно, — махнул рукой Потемкин. — Пусть себя покажет!
Светлейший понимал, что сейчас для поднятия духа нужен хотя бы небольшой успех. Тем более что захват транспорта должен был произойти на виду у всех. Однако эта затея провалилась с треском. Выскочившие невесть откуда турецкие галеры с легкостью отбили все потуги младшего де Рибаса пробиться к транспорту, и тот вернулся ни с чем. Потемкин был недоволен, но пока сдерживался. Снова все замерло. Противники молча готовились к решающей схватке за обладание Днепровским лиманом.
В это самое время в Херсон и прибыл Поль Джонс. Потемкин о прошлых подвигах отчаянного корсара был уже наслышан.
— Где желаешь служить? — спросил его.
— Там, где будет драка! — был ответ.
— Станешь начальствовать над эскадрой парусной! — решил князь.
Прямодушие, вспыльчивость Поля Джонса всегда создавали ему повсюду больше врагов, чем друзей. Эти обстоятельства не обещали Джонсу ничего хорошего и на новом месте, хотя Потемкин и писал императрице, что в Поле Джонсе «сделано приобретение немалое для службы».
Первое, что сделал по приезду Джонс, это встретился с Суворовым. Еще до того, как поднять свой флаг на «Владимире», он прибыл в его штаб-квартиру на Кинбурнской косе.
До чего же внешне похожи были эти два замечательных человека — великий русский полководец и известный шотландский моряк! Маленького роста и худощавые, подвижные и порывистые в мыслях и делах, они с первого знакомства прониклись друг к другу симпатией. «Здесь вчера с Паулем Джонсом увиделись мы, как столетние знакомцы», — писал Суворов. С огромным восхищением и искренним уважением вспоминал о своих встречах с Суворовым и Джонс. «Это был один из немногих людей, встреченных мною, который всегда казался мне интереснее, чем вчера, и в котором завтра я рассчитывал, — и не напрасно, — открыть для себя новые, еще более восхитительные качества. Он неописуемо храбр, безгранично великодушен, обладает сверхчеловеческой способностью проникать в суть вещей под маской грубоватости и чудачества. Я полагаю, что в его лице Россия имеет величайшего воина, какого ей когда-либо дано иметь… Он не только первый генерал России, но и наделен всем, чтобы считаться первым и в Европе». Как говорится, ни прибавить, ни убавить!
Приезд Поля Джонса вызвал перестановку среди флагманов. Назначив Джонса командовать корабельной эскадрой, Потемкин в тот же день своим ордером отстранил от занимаемой должности капитана бригадирского ранга грека Алексиано. Панаиот Павлович был на такую несправедливость разобижен сильно.
— За что мне сей афронт позорный? — рыдал он вечером в каюте, напившись. — Или мало я кровушки за Россию пролил? От попрания чести моей буду я подавать в отставку!
Остаться Алексиано уговаривал Суворов.
— Батюшка, друг мой Паниоти Палыч! — обнимал его, встречая. — Заклинаю тебя внять разуму и победить страсть! Время ли сейчас для личных обид. Будьте с Джонсом как римские консулы, коих меняли ежегодно!
Алексиано мялся, вздыхая:
— Конечно, дерзость басурманскую усмирить следует… но и позор мне нанесен не малый!
