порцию желающим! — советовал он капитану.
Трескин самолично пожелал попробовать порошок первым. Поморщился:
— Экая дрянь! — И выплюнул. — Передайте мое приказание выдавать перед вином. Кто эту гадость съедает, тот и двойную винную порцию получает. Я, конечно, Александр Степанович, в ученость вашу верю, но все же, сдается мне, добрая чарка во сто крат полезней ваших мудрствований. Ибо не токмо нутро лечит, но и бодрость духу дает немалую!
Штаб-лекарь молча пожал плечами. Вступать в споры по медицинским вопросам он считал для себя несолидным.
Сильный шторм продолжался более двух суток кряду. «Ингерманланд», несмотря на все отчаянные усилия команды идти прямым курсом, тащило куда-то в сторону. И поэтому, когда к исходу вторых суток штурман Воронин доложился капитану, что, согласно счислимым расчетам, они продвинулись вперед по пути следования на целых пять миль, Трескин обрадовался:
— Что ж, для такой болтанки, в какую мы угодили, это совсем даже неплохо! Гораздо печальнее было бы, если бы за эти двое суток нас отшвырнуло миль на полсотни назад!
Тем временем ветер несколько спал, уменьшилась качка. Люди вздохнули свободней. Прибавив парусов, «Ингерманланд» наверстывал упущенное время.
А плавание продолжалось. За днем ночь, за ночью день. Вокруг по-прежнему расстилался безбрежный океан, а над ним — низкое и хмурое северное небо. На двадцатый день плавания в капитанскую каюту постучал штурман.
— Входите! — приподнял голову от подушки прилегший было отдохнуть Трескин.
Воронин замялся в дверях:
— Я, конечное дело, извиняюсь, что побеспокоил вас, но только что мы миновали самую крайнюю точку маршрута — семьдесят три градуса сорок одна минута северной широты!
— Ну и ладно, — кивнул капитан. — Теперь вниз по карте как по маслу покатимся!
Узнав, что корабль повернул к югу, повеселели и в орудийных палубах:
— Слава те господи, уже к теплу завернули! Глядишь, там снова полегше станет! Да хоть бы и повстречать кого на пути своем, все ж не так тоскливо!
Матросы печалились не понапрасну. Северные воды в те годы довольно редко посещались судами. Поэтому, потеряв в шторм свои транспорты, «Ингерманланд» плыл в полном одиночестве. Лишь раз где-то на горизонте появились и исчезли несколько купеческих судов.
Каждое утро, выходя на шканцы, Трескин первым делом спрашивал у вахтенного лейтенанта:
— Как ветер?
И всякий раз слышал в ответ неизменное:
— Все тот же зюйд-вест, Павел Михайлович!
Тяжело вздыхая, капитан отправлялся осматривать корабль. Огорчения командира понять было можно. Осточертевший всем зюйд-вест упорно не давал «Ингерманланду» спуститься к югу. Сильно недогруженный, без фальшкиля, корабль с трудом продвигался лавировкой при противном ветре. Когда порывы несколько стихали, «Ингерманланд» еще шел вперед, но стоило усилиться зюйд-весту — и корабль быстро сносило обратно. Порой за какие-то несколько часов летел насмарку труд нескольких суток.
— За последние двадцать суток мы вылавировали от параллели Нордкапа всего двести миль.
— Двести миль — это сутки хорошего хода, — заметил кто-то из сидящих офицеров.
— Вот именно, — согласился Трескин. — Поэтому, Андрей Иванович, ограничьте выдачу воды по кружке в день независимо от чинов и положений.
— Как быть с женщинами и детьми? — поинтересовался Истомин.
— Им порцию менять не будем, — решил Трескин. Сырость, скученность, отсутствие горячей пищи и нехватка воды всегда сопряжены в длительном плавании с массовыми заболеваниями. На «Ингерманланде», к счастью, все обошлось: число больных не превысило и десятка. Что способствовало этому: искусство ли штаб-лекаря Саковича, природная ли закалка архангелогородских да вологодских рекрутов, сказать трудно…
Двадцать первого августа барометр вновь стал резко падать.
— Убрать паруса! — распорядился Трескин. — Офицерам собраться на юте!
Когда все прибыли, капитан со старшим офицером провели беглый инструктаж по штормовой готовности и действиям на случай непредвиденных обстоятельств. Здесь же присутствовал и корабельный батюшка отец Василий.
А с севера уже обволакивали небо непроницаемо-черные тучи. Ветер стонал в снастях и рвал в клочья паруса.
— Господи, никак шквал накатывает! — крестились те, что были поопытней.
Молодые же матросы, ежась в предчувствии чего-то недоброго, вжимали головы в плечи.
— Господа офицеры! Прошу всех занять предписанные вам места! — закончил свои наставления командир корабля. — И поскорее!
А вокруг все уже кипело…
Один из членов экипажа «Ингерманланда» впоследствии вспоминал об этих ужасных минутах: «Все затрещало — в одно мгновение грот-марсель изорвало в клочки; крюйсель-шкоты лопнули… Проливной дождь хлынул параллельно палубе — так силен был порыв ветра; свет дня принял какой-то коричневый цвет; голос человека был задушен, и только оглушительный вой бури раздавался над нами. Побелевший как снег океан рассыпался громадными валами спереди и сзади корабля, и поверхность его, казалось, слилась с мрачным небом Предсказания барометра оправдались — начался шторм Наступившая ночь придала картине еще более ужаса Невообразимая фосфорическая игра воды невольно пугала нас при неимоверной качке, когда корабль проходил между валов, казалось, что огненная масса двигается на нас и одним ударом уничтожит все…»
Но прошло совсем немного времени, и команда пообвыклась. К чему только не привыкает человек! Через час-другой то там, то здесь уже слышались соленые матросские шутки, смех.
— Ну как там служители наши? — поинтересовался у капитан-лейтенанта Истомина Трескин, когда тот вернулся на шкафут, обойдя в очередной раз корабль,
— Злы как черти, но веселы. Матушку царя морского вкругоря поминают! — отвечал тот.
— Значит, уже оморячились понемногу! — удовлетворенно отметил командир, безуспешно пытаясь укрыться от ветра, чтобы раскурить сигару.
Среди паствы — безотлучно отец Василий. Каждому у него слово доброе найдется, совет да взгляд ласковый. Никто и не догадывается, что укачивает батюшку страшно. Но отойдет отец Василий в сторонку, справит за борт нужду морскую, чтобы никто не видел, — и снова к служителям.
— Двужильный, што ли, он у нас! — переговариваются промеж себя матросы. — Мы-то хоть на подвахте подремлем, а он и вовсе вниз не сходит!
Матросы ошибались. Отец Василий вниз сходил, и часто, но только для того, чтобы подбодрить запертых в душных каютах женщин и детей. И там его слова ждали как лучшего из лекарств.
А шторм все крепчал. Отчаянно кренясь и зарываясь носом по самый бак, «Ингерманланд» несся в темную неизвестность среди круговерти волн. На штурвальном колесе висело уже до десятка дюжих матросов, однако все было бесполезно. Изменить курс корабля не было никакой возможности.
— Держитесь носом к волне! — кричал, стараясь перекрыть вой ветра, Трескин. — Станем бортом — опрокинет!
Но удержать корабль было уже нельзя. Время от времени «Ингерманланд» ложился на борт так, что волны перекатывались через верхнюю палубу. И тогда замирали сердца самых отчаянных матросов. Встанет или нет? Однако проходило мгновение, другое — и корабль, вначале медленно, а затем все быстрее и быстрее, поднимался из воды, чтобы через несколько минут так же повалиться на другой борт.
Ровно сутки продолжалось это неистовство разъяренной стихии. Такого шторма не видели даже самые опытные моряки «Ингерманланда». Боцман Завьялов, побывавший, наверное, на всех широтах, и тот на вопрос капитан-лейтенанта Истомина отрицательно помотал седой головой:
— Нет, Андрей Иванович, такого шторма я еще не видывал, ни на Тихом окияне, ни в Бискайке гиблой. Только теперь и прознал, что такое настоящая буря!
— Да и я, Трофимыч, тоже! — признался ему старший офицер. — Будто судьба нас к чему-то готовит,
