– Это хорошо.
– Что хорошо-то? – Я смотрела на Светку, теряла терпение и чувствовала, что могу разреветься в любой момент.
– Хорошо, что ты не видела погром. Значит, режиссер просчитался. Он думает, что он уничтожил оригинал и что с моей смертью исчезли все его проблемы, но на самом же деле он уничтожил копию. Какой же он все-таки недальновидный.
– Свет, я так больше не могу. Что происходит?! Как ты оказалась здесь? Почему ты столько времени не давала о себе знать?!
Лицо Светки было довольно плотно забинтовано, но даже сквозь эти бинты мне показалось, что она улыбнулась. По всей видимости, ей это далось ценой страшной боли, которую она все же смогла пересилить.
– Анька, ты меня любишь?
– В смысле?
– Ты не подумай плохого. Скажи, ты меня любишь?
– Очень. Ты же знаешь, что ближе тебя у меня никого нет.
– У меня тоже. Как у тебя с этим Денисом?
– Сделка не получилась, – тихонько заплакала я, гладя Светку по тугим бинтам.
– Ты в него влюбилась?
– Да. Я его полюбила.
– Так я и знала. Вы встречаетесь?
– Да. На следующей неделе закроют уголовное дело, которое возбудили против его жены, и он будет свободен.
– В смысле?
– Он подает на развод.
– Ты собралась за него замуж?
– Не знаю. Мы еще об этом не говорили. Просто он будет свободен.
– А ты хочешь, чтобы он был свободен?
– Хочу.
– Но ведь он импотент?
– У него все в порядке. Просто тогда он был очень уставшим. Это может случиться с каждым.
– А ты оставила в ваших отношениях хоть какую-нибудь дистанцию?
– Ну о чем ты говоришь…
– Я знаю, что говорю. Значит, ты растворилась в нем вся. Без остатка.
– Не знаю. Просто я его полюбила.
– Я же тебя учила, что мужчин нельзя любить.
– Мужчина это как свежий воздух. Если не будет его, то мы задохнемся от недостатка кислорода.
– Это тебя не оправдывает. Если женская сущность открывается перед мужчиной вся, как на ладони, то это становится никому не интересно. Ты должна быть загадочна и непредсказуема. Я же тебе сто раз говорила, что нельзя пускать мужчину в свою душу. Хотя бы потому, что он может в нее войти, позабыв снять свои грязные ботинки.
– Он разулся, – тихонько прокашлялась я.
– Неужели он такой чистоплотный?
– Он очень чистоплотный.
– А его жена тебе звонила?
– Больше ни разу.
– Хорошая у него жена.
– Хорошая?
– Не понравился мужик – хракс и член ему отрезала. Вот это женщина. Вот это хватка. Нам есть чему поучиться. Вернее тебе, а не мне. У меня с мужчинами вопрос закрыт.
– Почему?
– Потому что мне никогда уже не ходить. Всю свою оставшуюся жизнь я буду ездить на инвалидной коляске, а когда с меня снимут бинты, я буду уродиной, страшной, обгоревшей, сморщенной уродиной.
– Почему?! Может быть, ты мне все-таки расскажешь, что произошло?
– Да рассказывать-то особо нечего.
– Как это нечего?! Ты два месяца лежишь в больнице замотанная, словно кокон, и тебе нечего рассказывать?
