– Какие у вас были отношения? – вновь спросил переводчик.
– Он платил мне за секс.
– Вы русская проститутка?
– Да, я русская проститутка, – спокойно ответила я.
– И сколько он вам платил?
– Тысячу долларов за ночь. Остальное перепадало моему сутенеру.
Мужчины удивленно переглянулись и быстро залопотали по-гречески. «Впечатлениями обмениваются, гады», – равнодушно подумала я и отвернулась к окну.
– А зачем вы его убили? – прозвучал следующий вопрос.
– Зачем? А что бы вы сделали на моем месте? Он накинулся на меня с кулаками, а я стала защищаться. И знаете, я получала от этого наслаждение. Ни сожаления, ни угрызений совести я не испытывала.
– Вы сделали это осознанно или в состоянии аффекта?
– Я сделала это осознанно.
– Дрянь, ты даже не представляешь, какого влиятельного человека ты убила!
Переводчик вскочил со стула и отвесил мне звонкую пощечину.
– Да пошел ты, – только и ответила я.
Больше в тот день меня не тревожили. После допроса другая уже медсестра, молодая и приятная на вид, принесла мне поесть. Вот уж не знаю, как кормят в российских тюрьмах, но здешний обед мне понравился. Большой кусок золотистого рыбного филе со слабым привкусом лимонного сока, горстка поджаренной во фритюре картошки, свежие огурчики, сладкий компот. К этому прилагалась горстка разноцветных таблеток, которые немедленно последовали в раковину – буду я пить всякую дрянь!
Девушка на соседней кровати по-прежнему лежала без движения. А может, она умерла? – испугалась я и, поспешно вскочив, схватила ее за тонкое запястье, пытаясь нащупать пульс. Нет, жива вроде... Руки холодные, исколотые, на предплечьях едва заметные синячки... Наркоманка, выходит... Повидала я таких на своем веку. Даже сама одно время пробовала дурь, но остановилась вовремя, к счастью. Жалко, девчонка молодая, красивая... Попалась скорее всего за сбыт наркоты.
Постояв немного у зарешеченного окна, я растянулась поверх суконного одеяла и, закрыв глаза, стала думать о Максе. Теперь-то он никогда не узнает, что со мной приключилось. А если бы узнал? Взорвал бы, наверное, эту тюрьму к чертовой матери. Он такой, он может... Перевернувшись на бок, я уснула.
Разбудил меня удушливый запах дыма. В палате было темно, но сквозь щели двери слабо просвечивал колеблющийся красноватый свет. Сомнений не оставалось, в коридоре что-то горело.
Но ведь в этом чаду можно задохнуться! Медсестра, охранники – где же они все?
Зажимая нос обеим руками, я выглянула в коридор. Охраны у дверей не было. Откуда-то снизу доносились громкие крики, кажется, раздавались какие-то команды. Справа, со стороны лестницы, стеной наступал огонь. До него оставалось метров пять, не больше. Шаловливые язычки пламени, совсем не страшные на вид, были еще ближе. Бежать, бежать немедленно! А как же соседка? Девчонка лежит в беспамятстве. Кто ей поможет, кто?
Подскочив к кровати наркоманки, я сбросила ее на пол и волоком, задыхаясь и кашляя в ядовитом дыму, потащила к выходу. Огромная стена огня с ревом и свистом, достойным курьерского поезда, неслась прямо на меня. Единственный путь к отступлению был безнадежно отрезан.
Глава 16
Где я? В раю? Ага, попаду я туда, как же... Тело болит невыносимо. А еще говорят, что покойники ничего не чувствуют. Вам бы такое «не чувствуют»!
Жжет, везде жжет... Жжет? Ну да, я же горела.
В тюремном лазарете начался пожар. Я попыталась вытащить из палаты свою соседку, но замешкалась и попала в самое пекло. Значит, меня все-таки спасли... Ах, ах, какое гуманное отношение к заключенным! Дорого им мое лечение обойдется...
Бинтов намотали с километр, не меньше, из носа трубки какие-то торчат... Представляю, на кого я теперь буду похожа. Видела я однажды по телевизору обожженную девушку. Не лицо – сплошная рана. Руки – у Фредди Крюгера и то симпатичней. Лучше уж залезть на крышу и сигануть оттуда вниз. Впрочем, мне и так не жить. Я ведь убийца...
У-бий-ца... Нет, мне это слово определенно нравится. Я уже начала к нему привыкать. А девчонка та, моя соседка, наверное, погибла. Выходит, ей повезло больше, чем мне. Она ведь даже в себя не пришла. Раз – и к праотцам. Счастливая! Глотать-то как больно, гортань чужой кажется, как будто наждачной бумагой по ней прошлись. А может, я теперь и говорить не смогу? А, какая разница!
Молчать и то лучше, чем отвечать на унизительные вопросы здешних служителей Фемиды. Размахался ручонками, переводчик несчастный...
Знает же, что за меня и заступиться некому. Максим остался в России, в Москве. Больше мы с ним никогда не увидимся. Безнадежно-то как: никогда. Подвел меня, Танька, твой дружок, ох как подвел... Хотя... Горькая правда дорожку найдет. Не Толик, так другой бы сказал. Мало ли у меня было клиентов...
Слух мой внезапно уловил чьи-то легкие шаги. Девушка. Медсестра, конечно. Лет восемнадцать- двадцать, не больше. Странно, что такая хорошенькая согласилась работать в тюремном лазарете.
Посмотрев на меня, девушка эмоционально всплеснула руками и, обращаясь к кому-то, кто стоял, по- видимому, у дверей в коридоре, что-то громко закричала. Топот бегущих ног – и за ее спиной появилась пожилая седоволосая женщина с удивительно добрым лицом. Одета со вкусом, в ушах – бриллиантовые сережки. И запах – восхитительный запах французских духов!
– Доченька моя, – по-русски запричитала она, схватившись за голову и раскачиваясь из стороны в
