— Пляши! — уже властно крикнул Симеон.
Тиун и отказчик подхватили попа и толкнули в толпу. Скоморохи с воем набросились на него и, раскачав, высоко подкинули над головами.
Князь закатился жужжащим смешком.
— Вот то плясанье! Вот то не в причет скоморохам!
Пелагея умоляюще взглянула на мужа.
— Беды не накликать бы…
— А ты сама бы распотешила муженька!
Ожившая боярыня, подобрав ферязь, вразвалку спустилась с помоста и взмахнула платочком. За ней, верхом на шутихе, поскакала боярышня.
Уже солнце садилось, когда усталый боярин возвращался с потехи в хоромы.
Выводков и Клаша подстерегали его у тына. Едва Симеон приблизился ко двору, девушка юркнула за тын, а Васька неподвижно распластался на усыпанной по случаю праздника жёлтым песком дорожке. Батожник подскочил к рубленнику.
— Прочь!
И больно ударил батогом по ногам. Ряполовский остановился.
— Аль печалуешься на что?
Васька привстал на четвереньках и вытянул шею. Губы его задрожали, и не слушался голос.
— Сказывай, коли дело.
Полуживой от страха, Васька сделал отчаянное усилие и пропустил сквозь щёлкающие зубы:
— Пожаловал бы побраться мне с Кланькой Онисимовой.
Князь сладенько ухмыльнулся.
— Пляскою раззадорила?
— Божьим велением, господарь.
Подавив привычно двумя пальцами нос, Симеон уставился в небо.
— Сробишь у князь-боярина Прозоровского хоромины да мне двадцать рублев московских подашь, в те поры и молвь держать будем.
Он благодушно ткнул носком сафьянового сапога к подбородок опешившего холопя.
— А в опочивальню ко мне, покажу тебе милость, ране венца допущу к себе девку твою.
Уничтоженный и жалкий, плёлся Васька в починок. За ним безмолвною тенью шагала Клаша. Она ни о чём не спрашивала. Землистое каменное лицо и стеклянный взгляд жениха говорили ей без слов обо всём.
Онисима они не застали в избе. Рубленник беспомощно огляделся и уставился зачем-то пристально в растопыренные свои пальцы.
— Куда ему занадобилось хаживать к ночи?
Она смущённо отвернулась и что-то ответила невпопад.
Выводков сжал руками виски.
— Таишь ты, Клаша, умысел лихой от меня.
По лицу его поползли серые тени. Девушка едва сдерживала рыдания.
— Не судьба, видно, Васенька… Не судьба нам век с тобой вековать…
Точно оскордом ударили по голове покорные эти слова.
— А не бывать вам в Веневе!
И выбежал из избы.
Ряполовский готовился к вечере, когда тиун доложил о приходе старосты.
Прежде чем Симеон позволил войти, Васька распахнул с шумом дверь и упал на колени.
— Господарь! В лесах твоих отказчики веневские бродят! Колико ужо девок увезено… Ныне добираются и до нашей избы.
Князь вне себя рванулся из трапезной.
— Доставить! — гудел он, задыхаясь от гнева. — Или всех на дыбу!
Васька опомнился, когда ничего уже сделать нельзя было. Он не вернулся в починок и остался на ночлег в лесу, в медвежьей берлоге, о которой никогда не говорил раньше Клаше.
Сознанье, что им преданы старик и любимая девушка, вошло в душу несмываемым позором. Нужно было что-то немедленно сделать, чтобы предупредить несчастье и искупить иудин грех[51].
Он мучительно искал выхода и оправдания своему необдуманному поступку.
«Не в погибель, а во спасение упредил яз боярина», — вспыхивало временами в мозгу, но тотчас же гасло, сменяясь непереносимой болью раскаяния.
Вооружённые дрекольями, секирами и пищалями, тёмною ночью крались лесом холопи. На опушке они растянулись длинной темнеющей лентой. Сам Ряполовский, окружённый тесным кольцом людишек, отдавал приказания.
Лента всколыхнулась, вогнулась исполинской подковой. Края её потонули в чёрных прогалинах.
Встревоженный медведь, учуяв близость людей, взревел и поднялся на задние лапы. Где-то всплакнула сова. Из-за густых колючих кустарников там и здесь остро вспыхивали волчьи зрачки.
Подкова бухла, сжималась плотней и таяла в чаще.
В дальней пещере мигнул огонёк догорающего костра.
Ряполовский взволнованно шепнул что-то тиуну. Холоп собрал пригоршнею ладони у рта и крякнул дикой уткой.
Услышав сигнал, людишки построились петлёй, затянувшеюся вокруг пещеры…
На рассвете у курганов рыли холопи могилы. По одному бросали в яму связанных полоняников.
Отказчик веневский вцепился зубами в руку тиуна и тянул его за собою в могилу.
Озверелый боярин полоснул сопротивляющегося ножом по затылку.
— Хорони!
Рядом с курганами вырос свежий, гладенько прилизанный холм…
Васька, измученный бессонной ночью и неуёмной тоской, забылся в беспокойном полубреду. Рядом с ним лежала вырезанная из сосны фигура девушки.
То была незаконченная статуя Клаши, плод его работы, оберегаемой в страшной тайне от всех.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ряполовский перекрестился и стал на колени перед киотом.
— Господи, услыши молитву мою! Услыши мя, Господи!
Смиренно склонился отяжелевший шар головы, и с каждым вздохом безжизненно вскидывались сложенные на животе руки.
Тиун стоя, сквозь дремоту, повторял обрывки слов.
Перекрестившись в последний раз, князь кулаками расправил усы и пошевелил в воздухе пальцами.
Антипка ткнулся головой в дверь. Сквозь щёлки слипающихся век любопытно проглянули зрачки. Холоп ясно почувствовал, как колеблются под ногами и проваливаются в пустоту половицы. Кто-то тёплый и ласковый, в мглистой бархатной шубке, слизнул ступни, голени и лёгким дыханием своим коснулся груди. Странно было сознавать и в то же время так тепло верилось, что ноги и туловище становятся с каждым мгновением прозрачней, тают в неизбывной истоме, а голова погружается в пышную пуховую тьму.
Пальцы боярина нетерпеливо пошевеливались и раздражённо прищёлкивали.
Тиун осклабился. Тот, неизвестный, в бархатной шубке, подпрыгнул и шепнул что-то на ухо.
«Тварь, — подумал добродушно холоп, — а молвит по-человечьи».
