Юрьин не понял и ниже склонился.
— Абие волю сидение с бояре!
Царица умоляюще взглянула на мужа.
— Где тебе ныне думу думать, преславной?
— Нишкни! Не бабье то дело!
Но тут же привлёк к себе жену.
— А сдостанется стол мой тому Володимиру, изведут тебя с Митенькой.
Ткнувшись лицом в подушку, Иоанн нарочито громко закашлялся, чтобы скрыть рвущиеся из груди рыдания.
Склонившись над первенцем, безутешно плакала Анастасия. Висковатый и Юрьин в тяжёлой тревоге закрыли руками лицо и не осмелились проронить ни слова утешения. Лоренцо, засучив рукава, одной рукой перелистывал латинский лечебник, другой — деловито растирал какую-то мазь.
— Абие волю сидение с бояре! — грозно повторил царь и, выплюнув на ладонь зуб Антипия, сунул его под подушку.
Юрьин бросился исполнять приказание. Дьяк вынес в сени зыбку и передал её поджидавшим боярыням.
По одному входили в опочивальню бояре. Последними остановились у двери Сильвестр и Адашев.
Симеон Ростовский отвесил земной поклон и сел на лавку. То же проделали и остальные. Ряполовский поискал глазами подходящее для себя место и устроился подле Курбского.
— Все ли? — ни на кого не глядя, пожевал губами царь.
Адашев сделал шаг к постели.
— Абие, государь, жалуют Овчинин, Щенятев, Прозоровской да Василий Шуйской[63] с Микитою Одоевским. Токмо что из вотчин своих обернулись.
Когда все места были заняты, Иоанн приподнялся на Локте.
— Да все ли?!
Адашев пересчитал пальцами присутствовавших.
— Все, государь!
С глухим стоном царь уселся на постели, опершись спиною о стену.
Бояре торопливо вскочили и отвесили земной поклон.
— А Юрьина и Висковатого пошто не зрю?
И кивком головы указал близким на место подле себя. Князья зло переглянулись. Симеон Ростовский резко поднялся.
— Пожалуй меня, государь, милостью — словом обмолвиться.
Дождавшись разрешения, он тоненько засверлил:
— Твоя воля, царь! А токмо негоже дьяку выше земских си дети!
Больной сжал в кулаке подбородок и передёрнул острыми плечами своими.
— А сдаётся мне, князь-боярин, не дерзнул бы ты батюшку нашего, Василия Иоанновича, умишком своим наставлять!
Едва сдерживая готовый прорваться потоком жестокой брани гнев, он повелительно указал князю на лавку. Жуткою искоркою скользнул пронизывающий и горячий, как змеиное жало, взгляд по лицам бояр.
— Эге! И Ряполовский пожаловал! — прошипел Иоанн, кривя в презрительную машкеру лицо. — Аль сызнов с ласкою от худородных суседей? — И задёргался, как кукла фряжская, когда её дёргают за верёвочку, от хихикающего смешка.
Симеон заёрзал на лавке и плотнее прижался к Курбскому.
Больной сделал усилие, чтобы встать, но застонал от боли и схватился за щеку.
— 3-зуб!
Висковатын бережно поправил повязку.
— 3-зуб потерял! Антипия великого зуб! — детскою жалобой вырвалось из сдавленного горла.- 3-з- зуб целительной!
Но, вспомнив, с блаженной улыбкой достал зуб из-под подушки, сунул его себе под язык и с укором повернулся к иконам.
— Не помышлял яз, что во младости моей лишишь ты меня, Боже мой, живота. Но да исполнится воля Твоя. Яз не ропщу.
Он поиграл пальцами в воздухе и ещё раз болезненно выдавил:
— Нет, не ропщу.
Бояре приподнялись с лавок и набожно перекрестились.
— Токмо о том кручинюсь, что мал царевич и неразумен. Не встанет, не постоит за отцов и дедов своих, за Рюриковичей преславных, царей русийских.
Сильвестр воздел к небу руки.
— Про то и мы кручинимся, царь. Не миновать при царевиче распрям на Русийской земли… А при…
Он осёкся и нерешительно поглядел на соседей, точно искал у них сочувствия и поддержки.
— Чего же примолк? Сказывай… Не таи.
— А при брате твоём двоюродном, при Володимире Ондреев…
Иоанн затряс вдруг отчаянно головой и заткнул пальцами уши.
— Молчи! Заткни ему глотку, Ивашка! Молчи!
Бояре повскакали с мест и заспорили, перекрикивая друг друга.
Юрьин застучал склянкой о стол и заревел:
— Жив ещё царь и великой князь! Не бывало того, чтобы без царёва соизволения гомонили бояре!
Едва царь поднял руку, все мгновенно притихли.
— А ведомо ли вам, холопи неверные, что самодержавства нашего начало от Володимира равноапостольного?
Лицо больного побагровело и покрылось испариной. Он почувствовал, как каждый мускул наливается страшной силой и возмущением.
— Прочь!
И, оттолкнув Висковатого, вскочил.
— Мы родились на царстве! Мы не чужое похитили!
Непоколебимою властью звучал его голос.
— Мы родились на царстве! Мы плоть от плоти Володимира равноапостольного!
Он оборвался, сразу отяжелел, опустился.
Висковатый подхватил его и уложил в постель.
Бояре возбуждённо передвигали лавками, наступали друг на друга с поднятыми кулаками и исступлённо кричали.
Их вытолкали по одному в соседний терем.
Царь приложился ухом к стене и жадно подслушивал.
Наконец в опочивальню, сияющий и красный, ворвался дьяк.
— Победа, преславной! Димитрию бояре крест целовать порешили!
Иоанн хихикнул и ястребиным взглядом своим резнул подволоку.
— А почить в Бозе мы авось ещё погодим. Авось и ещё сподобит Господь посидеть на столе на московском.
И, покручивая бородку, ядовито процедил сквозь зубы:
— Зато проведали мы доподлинно, кой холоп нам холоп, а кой нам ворог!
Он выковырнул пальцем изо рта зуб Антипия и, поднявшись натужно, сам положил его на киот.
