— Ты, государь, пожалуй меня своим благословеньем.
— Бла-го-сло-ви!
Острый конец посоха хищно цокнул о пол.
Лихорадно задёргались тонкие губы монаха, и широко раздавшиеся зрачки застыли на кулаке, судорожно стиснувшем посох.
— Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя Своея Матере, святых славных и всехвальных апостол, иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа Константиняграда Златоустова[123], святых и праведных Бого-отец Иоакима и Анны [124] и всех святых, помилует и спасёт тя, яко благ и человеколюбец.
Приняв благословение, Грозный отвесил земной поклон и покаянно обратился к иконам:
— От юности моея мнози борют мя страсти; но сам мя заступи и спаси, Спасе мой!
Исполнив свой долг перед Богом, он деловито шепнул Басмановым:
— Абие воздать бы милость архиепископу.
И к монаху:
— Облачился бы владыко в ризы пасхальные да пожаловал к нам!
Малюта собрал на дворе всех послушников и огорошил их чудовищной вестью:
— По царёвой великой милости попируете ныне, отцы, на свадьбе владычней.
Старичок келарь с ужасом поглядел на безмолвных монахов и бесстрашно шагнул к Скуратову:
— Ирод! Иуда! Холоп Вельзевулов!
Стрельцы набросились на старика и уволокли его в погреб.
Послушники попятились незаметно к воротам.
Покорный зову царя, Феофил немедля явился в трапезную.
— Благослови тебя Бог, государь!
— Благословено имя Господне отныне и вовеки, — благоговейно собрал губы Иоанн. — А за хлеб- соль, владыко, жалую яз тебя…
Он замолчал и неожиданно усиленно подул на пальцы.
Басманов неожиданно облапил Феофила.
— Жалует тебя государь женою пригожею!
Архиепископ добродушно улыбнулся.
— Вот люди сказывают, что грозен наш царь, а ты и с постели тешишься, яко младенец безгрешной.
Иоанн притопнул на захохотавшего Федьку Басманова и привлёк Феофила к себе.
— Хоть ты и древний старик, а мужем будешь ещё на славу. Тако яз сказываю?
— Тако, преславной! — не переставая улыбаться, закивал головою архиепископ.
— А ежели тако, внемли!
Царь зло оттолкнул от себя старика.
— Не любо было тебе быть православным, молись римской ереси, богоотступник…
Со всех монастырей с богатыми свадебными дарами собрались игумены и иеромонахи в архиепископские покои.
Когда все приготовления были готовы и стрельцы выволокли на двор отчаянно упиравшегося Феофила, — на крыльцо не спеша вышел царь.
Понуро построились монахи в круг.
Среди двора со связанными на спине руками стоял старик келарь.
Стрельцы открыли ворота и пропустили Скуратова, торжественно ведшего на поводу белую жерёбую кобылу.
Иоанн низко поклонился архиепископу.
— Вот жена твоя, еретик! Скачи на ней, горлице ясной, на Москву да послужи под конец живота волынщиком плящущему медведю!
Феофила усадили насильно на лошадь. Келарь, не помня себя, рванулся к царю.
— Басурмен! Вельзевул!
Владыко остановил его жестом руки.
— Не сокрушённо, а радостно заповедано Христом идти на мученичество во имя Его!
Опричники связали ноги Феофила под брюхом лошади и накинули на шею его пёструю ленточку, привязанную к волынке.
Келарь рухнулся наземь.
— Сокруши, Господи, нечестивых!
— Умолкни! — гневно прикрикнул архиепископ. — То воля Божия!
И повернулся гордо к царю.
— То не истина, что творишь ты с Русией, а испытание Божие за грехи! То не истина, что возвеличил ты худородных, а господарей предаёшь позорам некаким и мученической кончине!
— Обрядить его в колпак скомороший! — едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться в горло владыке, крикнул Грозный и вонзил посох в круп лошади.
С мертвящим ужасом следили новагородцы за скачущим архиепископом.
Федька Басманов с улюлюканьем мчался за всадником, волоча за собою на аркане мёртвого келаря.
Малюта выгнал монахов на улицу.
— Гони их к владыке! — приказал Грозный и вскочил на аргамака.
Высоко задрав подрясники, монахи, преследуемые ратниками, побежали по городу.
— Гуй! Гуй! Гони их, еретиков!
Вдоволь натешившись, царь свернул в хоромы торгового гостя Сыркова.
— Волю попировать у могутнейшего из зацных! — насмешливо поклонился он закованному в железы хозяину и поднёс к его рту корец вина. — Пей, Фёдор, перед дорожкою к ляхам!
Сырков плотно стиснул зубы и отвернулся. Малюта больно ущипнул его.
— А не люба тебе царёва подача, отведай пёсьей крови своей!
И кулаком ударил скованного по щеке.
Вечером Грозный обрядился игуменом и сам отслужил торжественное молебствование. Собор был полон согнанными со всех дворов новагородцами.
Усердно, по монастырскому чину, молился царь. Ему благоговейно прислуживал Федька Басманов.
Опричники, не поднимаясь с колен, вполголоса подпевали дьячкам.
Иоанн вышел на амвон благословить молящихся.
— Ко кресту! — зашептал Друцкой[125] сбившимся в левом притворе женщинам.
В тихой молитве едва колебался клин бороды Иоанна; рука, сжимавшая серебряный крест, размеренно тыкалась в губы женщин, а прищуренный взгляд неотрывно щупал окаменевшие лица.
Друцкой, заметив наконец, как царёво лицо зарделось в мимолётной улыбке, уверенно подошёл к девушке, приложившейся ко кресту, и торопливо увёл её на паперть.
За ним с воем побежала какая-то старуха.
— Отдай! — обхватила она ноги опричника. Друцкой мигнул стрельцам.
Старухе заткнули рот и уволокли… Ночью Федька Басманов услышал сквозь сон чьи-то сдержанные рыдания.
— Аль баба? — насторожился он и пошёл на звуки. В каморке под лесенкой, связанная по рукам и ногам, лежала уведённая Друцким из церкви девушка.
Федька зажёг сальный огарок и склонился над полонянкой.
— Откель принесло тебя, красная?
Девушка попятилась в угол. Воспалённые от слёз глаза её с мольбою и страхом уставились на
