Рокочущими волнами подхватили казаки:
Гнида, засунув два пальца в рот, заглушал всех свирепым свистом.
Дид приподнимался на стременах, молодецки размахивал келепом и бушующим ураганом рвал степные просторы:
Кошевой палил, как из пушки, не отставая от Дида:
А всё войско подхватывало бесшабашно:
Степь — как море. Всюду, куда ни сверни, — колеблющаяся живая ткань небосвода.
Но не запорожцу бояться заблудиться и пропасть в Диком поле. Ни к чему ему наглухо заросшие густою травою дороги. Есть иные пути, которых никаким умельством не скрыть от казака. Скачет он днём по солнцу, примечает и высокие могилы, и скрутни травы. Кому другому и в голову не взбрело бы, а запорожцу каждый шорох в степи — примета верная.
Не заблудиться казаку и в тёмную ночь. Вон в бархатной камилавке далёкого неба — Воз[129] протянул оглоблю свою в сторону Сулеймановских орд[130]; Волосожар[131] тоже не дремлет, верой и правдой норовит послужить запорожцу, подмигивает по-братски на заход солнца; а уж Ерусалим-дорога так та на то и проложена Богом, чтоб споручествовать крещёной Сечи.
Бывает и так, что наводили татары и ляхи чары на славное низовое товариство. Вдруг, ни с того ни с сего, набегают на звёзды густые тучи, и становится, в небе, как в курени, когда раскурит казачество бездонные люльки свои. Но и тогда ухмыляется запорожец в длинный свой ус, обнюхивает глухую мглу и уверенно пришпоривает коня.
«Не быть тому, чтобы хоть с мотыльковый лёт, а не дул какой-нибудь самый завалящий бы ветер!»
Дикое поле — не хата: не скроешь в нём дыханье земли. То москаль вдруг дохнет, то басурмен а то и донец с ляхом поспорят. И попытайся после такого! Скрой от очей казацких пути-дороженьки степные!..
Скачет войско по Дикому полю под началом Загубыколеса.
Однако не слышно уже ни песен лихих, ни молодецкого посвиста: по примятой траве да по едва уловимому шуму чуют казаки притаившуюся татарву.
И не дело как будто скакать напролом орде, а надо, обязательно надо показаться ей невзначай и свернуть ветром на полдень, в сторону, где разбросал Бабак-Василько якирцы. Только бы аргамаки Девлет-Гирея отведали тех якирцев — завели бы тогда запорожцы потеху!
В задних рядах, покрякивая, скачет Сторчаус. Растрясло его, а может, и продуло каким-нибудь заворожённым ветром. Ломит голову, хрипит какая-то чертовщина в груди, и в спине такая катавасия, будто сотня татар списами в ней ковыряет! Ни вздохнуть, ни разогнуться, как надо бы настоящему сечевику.
Атаман посоветовал было вернуться в Хортицы, но Сторчаус так зарычал на него, что пришлось, стремя голову, замешаться в войске и всю ночь ни единым духом не выдавать себя.
— Не спокину товариства, покель очами вожу! Не такой уродился я, чтобы под бабьей спидницей воевать! — ворчал злобно больной и с отвращением пил то и дело из фляги единственное от всех болезней целебное зелье — горилку, густо сдобренную порохом, солью, тютюном, крапивным настоем и красным перцем.
Язык не обманул. Крымцы неуклонно двигались в указанном им направлении. Василий с десятком казаков поскакал вперёд и показался татарам.
Во вражьем стане поднялся переполох…
Сутки скакали запорожцы по полю, не принимая боя.
Наконец передовые отряды крымцев были увлечены в сторону, где Выводков разбросал якирцы.
Попавшие в ловушку татары с проклятиями бросились назад, к своим. Их окружили тесным кольцом запорожцы.
— За волю за молодецкую! За Сечь православную! — ревел, позабыв о хвори, Сторча, орудуя саблей, точно косой.
С залитым кровью лицом в самую гущу ворвался Василий.
Вдруг вдали показался бешено скачущий Дид.
— Обошли! — надрываясь, кричал он и отчаянными жестами звал за собой.
С захода на казаков двигалась вражья конница. Ей навстречу нёсся с головным отрядом Загубыколесо.
Враги сошлись в лоб. Орды росли и смелели.
Василий, как только услышал предупреждение Дида, отделился с десятком и незаметно зашёл в тыл татарам.
Засыпав порохом огромную дугу травы, розмысл поджёг фитиль.
Громовой раскат оглушил орды и посеял смятение в их рядах. В суеверном ужасе татары отступили к восходу.
Загубыколесо не дал опомниться врагу и всей силой ринулся в бой.
Пламя, вспыхнувшее от взрыва, разрасталось. Ветер гнал багровые языки полыхавшей травы в сторону смятенно бегущих орд.
