Митя Грызунов был самым подходящим спасителем, робкий, покладистый Митенька… Спросонок он не соображал ничего, кричал: «Ты разве не в гостинице?! А где ты есть?..»
— Где я есть? — спросила Лера у телефонистки. — Ага… Митя, я в Зеленогорске! Найди машину, приезжай скорее!
Она представила, как сердится Митя, вылезая из теплой постели, как не хочется ему ловить ночное такси, ехать к чертям на кулички ради взбалмошной и глупой девицы. Ох, как ругается Митя! И, чтобы он поменьше ругался, Лера напудрилась, намазалась, навела полную красоту. Повязалась как следует платочком, соорудив прелестный овал лица. Глядела на Митю нежно, говорила воркующе. И Митенька вдруг перестал сонно зевать, взбодрился; ему сразу же понравилось взморье, белая ночь понравилась, он теперь не жалел, что его разбудили.
Так все и началось.
Они стали ездить на взморье вдвоем; не кончались белые ночи, только ясней становились и теплее; зелень пробилась, сырой пляж обсохнул. Без дорог, без тропинок можно было бродить по лесу. Птицы распелись, обезумели совершенно, кукушка и ночами не спала, всем без разбору отсчитывала по сотне счастливых лет.
— Да-а, пожить бы тут немножко, — сказал однажды Митя. — Комнату снять, месяц не думать ни о чем… Сказка?
— Хорошо бы, — сказала Лера.
Вскоре она собиралась ехать на съемки, — уже был подписан договор, и киноэкспедиция сидела в целинном совхозе, ждала, когда Лера закончит гастроли.
Лера отправила телеграмму, что не приедет.
Примчался директор картины, легендарная личность — одноглазый свирепый мужчина, бывший цирковой укротитель, — вверх дном перевернул номер в гостинице, пообещал стереть в порошок; отлучить от кинематографа, содрать неустойку в полтораста тысяч. Лера жмурилась от страха, заикалась, но ехать все же отказывалась.
Тайком от Мити она сняла комнату на взморье. Вымыла, вычистила, развесила по стенам сосновые ветки с зелеными шишечками. Сырая была комната, холодная, как погреб; в подполье вода стояла и поблескивала в щелях между половицами. Но квадратные окошки выходили на залив, янтарно светились, горели всю ночь. И птицы свистели. И слышалась бессонная кукушка — все стонала в лесу, отсчитывала года… Правда же — сказка.
Лера не задумывалась, что будет дальше; не хотела проверять, настоящая ли это любовь. Уже нельзя было иначе поступить, уже что-то родилось между ней и Митей, какие-то негласные законы вступили в силу. Лера могла жалеть, что сорвались киносъемки, могла бояться, что не пустят ее больше на киностудию, могла ждать всяческих неприятностей, и она боялась и ждала, и все-таки не могла иначе.
Незадолго до конца гастролей Митя прибежал встрепанный, очумело-радостный, даже руки тряслись.
— Лера, — заговорил он, — шанс подвертывается! Можно с концертной бригадой за границу махнуть, слышала? Полтора месяца по странам народной демократии, лучше туристской путевки! Давай, а?
— Ты записался, Митя?
— Я и тебя записал! Понимаешь, все-таки заграница! Неизвестно, когда попадем в другой раз, верно ведь?
— Ну конечно, — подумав, ответила Лера. — Конечно.
— Значится, едем?
— Да нет, Митенька, у меня не получится. Мне на съемки надо.
— Когда?!
— Скоро уже.
— Но как же… — спросил Митя недоверчиво и обиженно, — ты ведь… Ты хотела здесь остаться? На отпуск? Мы ж собирались…
— А ты всерьез подумал?
— Вообще-то… Не знаю, я все-таки надеялся… — сказал Митя искренне. — А ты не врешь, Лерка? Может, просто обиделась? Лера?.. Но мы же вместе поедем, какая разница? Еще лучше будет!
— Господи, какой смешной, — сказала Лера. — У меня договор подписан. Неустойку заставят платить, полтораста тысяч. Ты бы отказался?
— Отказался! — закричал Митя.
— А я не могу.
— Никто таких денег не стребует! Ерунда собачья! Бред!!
— А мне страшно.
— Жаль, — горько сказал Митя и отвернулся. — Жаль, что у нас так вышло. Я надеялся, будет по- другому…
Кончились гастроли; Митя пришел ее проводить на вокзал. Хоть и сердился, но пришел, великодушный человек. Стоял отдельно от всех провожавших — в плаще с поднятым воротником, голова непокрыта, строго поблескивают очки в тоненькой золотой оправе. Кожаный портфель в руке. Мальчик, старательно изображающий взрослого актера.
— Митька! — высунувшись из окна, закричала Лера. — Духов привезешь из заграницы? Привези, не жадничай!
Костюмерша вернулась, принесла платье: «Ну-ка, примерим, душенька!..» Лера оделась, прошлась перед зеркалами.
— Теть Сима, не слишком выпустили?
— В самый раз, золотце. Очень прилично, и спинку теперь не морщит. Играйте на здоровье.
— Теть Сим, а на сколько лет я со сцены выгляжу?
— На семнадцать.
— Это правда?
— Истинный крест.
«…Почему я прихожу к этой женщине? — раздумчиво произнес репродуктор в углу. Спектакль продолжался, перевалил за середину. Теперь на сцене была красивая любовь, достойная подражания. Старый председатель колхоза безответно любил простую женщину, скотницу. — Когда-нибудь я все расскажу, — говорил председатель. — Все, что этой женщине на долю выпало. Как она вырастила пятерых детей, в землянке жила, голодала и все-таки не ушла с этой земли, А я… А я — тридцать лет люблю ее. И до конца жизни буду любить!»
— Теть Сим, а в жизни я на сколько выгляжу?
— Не знаю, душенька. Молодо, молодо.
— Ну, все-таки?
— Я б на вашем месте и спрашивать не стала, — рассердилась костюмерша. — Рано еще, золотце! Все впереди.
Костюмерше было лет за пятьдесят, недавно у нее умер второй муж. А она все ходила в розовых и желтых платьицах, носила газовые шарфики. Любила на праздниках поплясать.
Год спустя Лера снималась в новой кинокартине, а партнером оказался Митенька Грызунов. И начали работать, как ни в чем не бывало, — просто добрые приятели, коллеги, артисты одного театра.
Снимался такой эпизод: «проезд на санках по городу». В кино редко бывает, чтоб не поджимали сроки, чтобы съемки велись нормально; все торопятся, гонят метраж, опаздывают; зимнюю натуру снимают летом, создавая искусственные сугробы, а летнюю натуру снимают зимой, истребляя снег пожарными брандспойтами.
Точно так получилось и на этой картине. Эпизод — «проезд на санках», а уже в районном городишке на телегах ездили, апрель месяц, снег сошел давно… Тогда привезли снег из-за города, из какой-то лесной трущобы; на самосвалах привезли, раскидали по склону горы.
Ночью подморозило. Волглый снежок застекленел, превратился в похрустывающую корку. И вот
