Они не убили даже Шамиля с его женами и детьми, а только увезли его в Россию. Дагестанцы, которые подчинились их силе, не истреблены, а продолжают жить в своих домах. Наши соседи шапсуги — те из них, кто не ушел за море, — тоже не истреблены и живут в своих домах. Я не хуже тебя знаю жестокость русских генералов, когда они воюют, но когда они не воюют — они не убийцы. Я слышал, что среди них нашелся даже какой-то один, который изобрел для нас, горцев, буквы и хочет издать на них азбуку. Я вижу только два выхода для нашего народа: или погибнуть до последнего человека в битвах, или понять, что враг победил нас и — пусть теперь поступает с нами как хочет, как велит его совесть. Я больше верю тем, кто шел против нас с обнаженной шашкой, чем тем, кто тайно продавал нам свое оружие, но никогда не хотел проливать за нас свою кровь. Я много раз бывал в Турции и знаю, что нас, мужчин, не ждет там ничего хорошего. Мы мужчины, и мы не можем, как наши сестры, стать наложницами в гаремах! Покинувший свою землю будет страдать до конца! Я знаю одно: если мы, убыхи, покинем ее — нас не будет. А теперь делайте со мной что хотите: изгоняйте или убивайте.
Сказав это, Ахмет, сын Баракая, не сел обратно на свое место, а стал среди других толпившихся вокруг людей. Он сам уже не считал себя больше членом совета.
Его последние слова были такими сильными, что все молчали. Вдруг снаружи донесся топот коней, шаги спешившихся, и все посмотрели на открывшуюся дверь, в которой показался дядя Хаджи Керантуха — Берзек Арсланбей, которого посылали для переговоров о перемирии к генералу Гейману. Не оборачиваясь, он скинул с плеч мокрую бурку на руки телохранителю и с низко опущенной головой стоял среди вставших ему навстречу членов совета. Они встали, словно только стоя на ногах можно было выдержать ту страшную тяжесть, которая должна была упасть на их плечи.
— С чем ты вернулся? — спросил Хаджи Керантух.
— Я принес плохие вести, — сказал Берзек Арсланбей. — Генерал Гейман долго не принимал нас, и мы ждали его, как арестованные. Потом, когда солдаты повели нас к нему, он даже не захотел нас выслушать и сказал: «Поздно. Между нами и вами уже не будет мира! Те из вас, кто согласен переселиться на равнины Кубани, пусть идут через нас, мы их пропустим, а для тех, кто хочет переселиться в Турцию, мы освободим три дороги. Пусть они идут по этим трем дорогам к морю и садятся на корабли, которые их ждут. А здесь, где вы жили, мы отныне не разрешим жить ни одному из вас».
Он отправил нас обратно, а сам возобновил войну, сжигая и разрушая все, что попадается ему на пути. Он идет быстро и через два или три дня будет здесь!
Я еще не понял, что произойдет, но почувствовал, что нас ждет что-то страшное, и с последней надеждой смотрел на Хаджи Керантуха.
Он бессильно опустился на свое место, словно его потянула вниз какая-то невидимая сила, и обхватил голову руками.
Некоторые опустились вслед за ним, другие ошеломленно стояли.
Ты, наверное, видел изломанный ураганом лес? Так выглядели в ту минуту убыхи, собравшиеся в доме совета.
Снаружи снова послышался топот коня, и в дом вбежал задыхавшийся от скачки человек, тиская в руках мокрый башлык и нагайку.
— Хаджи Керантух, главный капитан турецких кораблей Эффенди Сулейман велел передать тебе: «Уже третьи сутки мы стоим у берега, и никто не платит нам за это. Если вы сегодня к ночи не скажете нам, нужны мы или нет, наши корабли вместе с кораблями английских контрабандистов уйдут в море!»
— Убирайся! — свирепо крикнул ему Хаджи Керантух.
Воин вышел с опущенной головой. Он провинился, крикнув при всех то, что должен был сказать Хаджи Керантуху наедине, выдал, что Хаджи Керантух принял решение раньше, чем собрал совет.
Но тогда, в ту минуту, я не понял, в чем он провинился. Понял только потом.
— Пусть выйдут все, кроме членов совета, — сказал Хаджи Керантух. — И ты, Ахмет, сын Баракая, тоже выйди, тебе нечего делать здесь.
И мы, пропуская вперед старших, стали один за другим выходить из дома. Самым последним, пропустив впереди себя всех, вышел Ахмет, сын Баракая.
День уже начинал клониться к закату, тучи разошлись, но дул такой пронизывающий ветер, что солнце казалось холодным. Вся поляна была полна людей — пеших и конных. Я не сразу заметил отца, заметил только, когда он, взяв меня за плечо, вывел из толпы.
— Что решил совет: переселяемся мы или остаемся? — спросил он меня.
— Еще идут споры, — сказал я.
— Кому они нужны? Время уже решило их, — сказал отец. — Наш молочный брат был прав. Ты подожди здесь, пока не выйдут члены совета, а я вернусь в дом Шардына. Я уже был там. Они готовятся к переселению и просили меня помочь. Я говорил с нашими соседями, некоторые из них не согласны, но теперь пусть сам Шардын, сын Алоу, поедет и поговорит с ними!
Я стоял ошеломленный. Отец говорил со мной так, как будто все уже решено. Неужели правда все уже решено? Я стоял в смятении, прислонившись к окружавшему дом плетню, когда из дома вышли члены совета во главе с Хаджи Керантухом.
Увидев их, толпа придвинулась к дому.
— Выслушайте наше решение, — сказал Хаджи Керантух, и, услышав его знакомый громкий голос, я подумал, что сейчас он поведет нас в бой. Я все еще хотел этого! — Сегодня в полночь мы прекращаем войну с русскими. Они одолели нас и пусть владеют нашей землей, но не нами! Великий султан, узнав о нашей беде, отвел нам самые лучшие земли в Турции и прислал корабли, на которых мы поплывем по морю. Мы поплывем туда, веря, что еще придет время, когда мы вернемся вместе с войсками султана, а сейчас мы должны уйти отсюда, но не как стадо, разогнанное волком, а все вместе — каждая округа во главе со своими предводителями. Завтра в полдень мы соберемся у нашей святыни Бытхи и произнесем перед ней клятву быть вместе, и да проклянет она того, кто изберет другой путь, чем мы! Седлайте коней, отправляйтесь предупредить всех людей во всех селениях, по всей стране убыхов о нашем решении. Мы пошлем гонцов в Ахчипсоу, в Псху, в Дал, в Цебельду. Мы долго сражались бок о бок с ними, пусть они теперь едут вместе с нами. После того как мы завтра принесем клятву, мы спустимся к морю и сядем на корабли.
Сказать тебе по правде, я был готов к смерти, к чему угодно, но только не к этому! Где он, тот Хаджи Керантух, герой из героев, который столько раз вел нас, убыхов, в кровавые битвы, которому мы верили, что он никогда не станет на колени ни перед каким врагом?! Я думал о себе, что я телохранитель великана. Сейчас передо мной стоял и говорил эти слова самый обыкновенный человек, советовавший нам, как лучше убежать от врага.
Вдруг кто-то, проталкиваясь через толпу, отодвинул меня плечом и, выйдя вперед, стал перед Хаджи Керантухом. Это был русский Афанасий — так мы привыкли называть его. Он и правда был когда-то русским солдатом, но еще двадцать лет назад по доброй воле перешел к нам, женился на убышке, принял наш язык и наши обычаи. С трудом продравшись сквозь толпу, он встал перед Хаджи Керантухом, стащил с головы войлочную шапку и низко поклонился:
— Прошу, дай мне сказать только одно слово.
И когда Хаджи Керантух не ответил ни да ни нет, старый солдат повернулся лицом к нам и сказал на чистом убыхском языке:
— По вере и крови я один из тех, кто сейчас воюет с вами, и вы вправе не верить мне! Но когда русский генерал придет сюда, он первым повесит на этом дереве меня, и поэтому вы должны верить мне! Я не хотел в вас стрелять и ушел из армии русского царя, и ваша сестра стала моей женой и родила мне двух сыновей. Ради них, ради неба и земли, ради бога и всех святых не спешите уйти отсюда в Турцию, не оставляйте свою землю сиротой! Вы не знаете, что ждет вас здесь, но ведь вы не знаете и того, что ждет вас там! А здесь все-таки наша земля. Не уходите с нее. Пусть как будет, так и будет!
— Молчи, гяур! — крикнул ему мулла Сахаткери и сжал кулаки так, словно готов был ударить его.
— Он русский. Он хочет, чтобы солдаты пришли и проткнули нас штыками! — крикнул кто-то из толпы.
Стоявший рядом со мной маленький, согбенный в дугу старик, навалившись на посох, который глубоко вошел в мокрую землю, тяжело вздохнул и прошептал:
