— Это вам все кажется. В отношении этой семьи вы страдаете нравственным дальтонизмом.
Супруги, все более и более горячась, наговорили друг другу массу колкостей.
Некогда семейная ссора так не действовала на Смбата. От волнения у него даже слезы выступили на глазах.
Полчаса спустя, с сердцем, полным яда, он стоял у входа в контору и задумчиво глядел на прохожих. Неподалеку все время вертелся какой-то юноша, то и дело поглядывая на него. Иногда он останавливался, как бы собираясь подойти, но, видимо, не решался. Наконец он обратил на себя внимание Смбата.
— У вас ко мне дело? — спросил он.
— Я хотел бы вам сказать несколько слов.
— Пожалуйста,
Незнакомец не был похож на просителя или сомнительного субъекта. Он попросил у Смбата минутного разговора без свидетелей.
— Господин Алимян, — начал он почти шепотом, — я считаю своим нравственным долгом обратить ваше внимание на младшего брата…
— На Аршака?
— Да.
— А что случилось?
— Он болен.
— Болен? — повторил Смбат, по таинственной манере незнакомца догадываясь, о какой болезни идет речь.
— Да, Аршак болен и не хочет лечиться, конечно, от стыда. Надеюсь, вы меня поняли, больше мне нечего сказать. Простите, я исполнил свой долг…
Сказал, поклонился и вышел.
На свете много людей, считающих необходимым «исполнять нравственный долг» ради нарушения душевного покоя ближних. Сами неудачники в личной жизни, они с особенным удовольствием сообщают другим дурные вести.
Смбат терялся в догадках: чего собственно хотелось незнакомцу? Уж не помешанный ли он, или мистификатор? Так или иначе — надо проверить.
Смбат поднялся наверх. Аршак только что вернулся из школы и завтракал так быстро, точно над ним стоял, подгоняя, полицейский.
— Пойдем ко мне, дело есть, — сказал Смбат.
Аршак, решив, что брат собирается говорить с ним об утреннем случае, отказался: ему пора на пятый урок.
— Э-э, дружище, какие тут уроки! — горько усмехнулся Смбат. — Тебе надо думать о том, чтобы сохранить жизнь, а не об учении. Встань, закрой двери, не зашла бы мать.
Аршак молча исполнил приказание.
— Когда ты заболел? — спросил старший брат таким тоном, словно болезнь Аршака была ему давно известна.
Юноша побледнел. Этого было достаточно. Смбат понял, что незнакомец неспроста исполнил «свой нравственный долг».
— Почему ты не лечишься?
— Незачем, я не болен, — ответил Аршак, крутя пуговицу мундира.
— Да это видно хотя бы по твоим бровям и ресницам. Удивительно, что я только сейчас обратил на это внимание. Сию же минуту идем к врачу!
Как ни старался Аршак уклониться, это ему не удалось. Смбат почти насильно вытащил его из дому и усадил в экипаж.
Подробный осмотр врача подтвердил присутствие опасного недуга. Болезнь хоть и перешла во вторую стадию, но оставалась надежда на излечение. Ужасное зрелище! Еще не успев расцвесть, уже увядал юноша, как придорожный цветок, преждевременно поблекший от разъедающей пыли, подымаемой прохожими…
— Не подумайте, что это единственный случай, — заметил врач, — сейчас у меня еще два пациента в возрасте вашего брата.
Только этого не хватало, чтобы переполнить чашу горечи в сердце Смбата. Он весь был погружен в заботы о Микаэле, а тут и другой брат погряз в еще большей мерзости, да в таком юном возрасте.
О болезни Аршака Смбат сообщил только Серафиону Гаспарычу. Они решили приставить к Аршаку особого надзирателя, чтобы тот удерживал его от распутства. Отныне Аршак не должен один отлучаться из дому. Решили взять его из школы: пусть уж лучше остается недоучкой — жизнь дороже ученья. Аршак противился, возражал против назначенной ему опеки, но в конце концов покорился. В его комнате поставили вторую кровать для надзирателя, и юноша превратился как бы в арестанта. Вдове не сказали о страшной болезни сына, но убедили ее, что надзор над ним необходим: это убережет его от дурного влияния товарищей.
— Ох, уж эти товарищи! Они и сбили с пути моих сыновей, — простонала Воскехат и, глядя в глаза Смбату, добавила: — И тебя тоже они с ума свели, иначе ты не решился бы на такое дело.
Жизнь Смбата была вконец отравлена. Отношения с женой все более и более обострялись. Супруги почти не сдерживали себя, не скрывали взаимной ненависти.
Антонина Ивановна буквально проклинала тот день, когда встретила Смбата. Это была горькая ирония судьбы, а не взаимная любовь. Она считала Смбата человеком благородным и умным, но между ним и собою чувствовала глубокую пропасть; видела бездну и сознавала, что бессильна перешагнуть ее. Давнишняя глухая неприязнь к родне мужа становилась все непереносимее для нее, особенно ввиду острой ненависти вдовы Воскехат и жены Марутханяна.
Смбату было двадцать три года, когда он встретился с двадцатишестилетней Антониной Ивановной. Невозвратимое время! Мимолетные порывы юности, так дорого стоившие ему! Пылкое воображение под влиянием романов Тургенева и Толстого идеализировало заурядную курсистку. Он увлекся ее смелыми чувствами и свободными взглядами на жизнь. Однако вскоре Антонина Ивановна потеряла обаяние и как спутница жизни и как женщина. Между ними разверзлась пропасть, как только супруги поняли, что во многих отношениях, при всей их уступчивости и снисходительности друг к другу, их взгляды на жизнь противоположны. Были вопросы, захватывавшие Смбата, но казавшиеся непонятными, а подчас даже смешными Антонине Ивановне. Она не сознавала, что отталкивает мужа, оставаясь безучастной к этим вопросам.
Холодность Смбата сменилась ненавистью, особенно, когда настало время подумать об обучении детей. Единства у супругов и тут не было. Между ними возникали такие схватки, что они подчас не щадили самых заветных чувств друг друга.
Так текла их совместная жизнь в течение шести-семи лет. Полученная от отца телеграмма: «Умираю, приезжай. Хочу видеть тебя в последний раз» — усилила ненависть Смбата к жене. Ему казалось, что отец умирает преждевременно и причина этой смерти — несчастный брак сына.
— Я уезжаю на родину, — сказал он Антонине Ивановне. — Не знаю, вернусь ли…
Это была неосторожная фраза, вырвавшаяся в минуту раздражения. Разве мог он разлучиться с детьми, которых так любил?
Антонина Ивановна отнеслась безразлично к печальной вести. Зловещая телеграмма не произвела на нее ровно никакого впечатления. Там, на далеком Кавказе, умирает какой-то купец, которого она никогда не видела, стоит ли печалиться о нем, хотя он и свекор ей?
— Я чувствую, что с сегодняшнего дня пути наши расходятся, но не забудьте детей, — сказала она мужу на прощанье.
И вот не прошло и трех месяцев, неразрывная цепь опять сковала их, но для того чтобы окончательно разделить. Вдали от родных Смбату еще удавалось кое-как мириться с семейными невзгодами. Теперь он понял, как велика и неисправима его ошибка. Родной кров пробудил в нем задремавшие было чувства. Смбат увидел, что, как ни далеко он отстоял духовно от своей родни, все же кровью и сердцем связан с ней навеки.
— Позвольте мне вернуться туда, откуда я приехала, — сказала однажды Антонина Ивановна. —