полицию вызвать и вывести скандалиста. Гарсон!
Смбат, весь бледный, поднялся, готовый защищаться. Пьяный верзила размахнулся, но в ту же минуту брошенная бутылка, описав круг, ударила ему в грудь. Он отступил на шаг и посмотрел туда, откуда получил внезапный удар. Ему предстал шестнадцатилетний юноша с глазами безумца.
— Арзас, Арзас! — кричал Алексей Иванович, еле удерживая разъяренного Аршака, уже готового пустить тарелкой в скандалиста. — Арзас, ты залил вином сорочку. Этот дикарь силен, так сказать…
Суматоха усилилась. На здоровяка набросились официанты и поволокли к выходу, но в дверях он неожиданно вырвался и устремился к юноше. Кто знает, каково пришлось бы Аршаку, не ускользни он вовремя от удара здоровяка, но тот, чересчур размахнувшись, перевернулся и рухнул на пол. Человек десять с трудом вывели его и передали в руки полиции.
Содержатель ресторана выразил сочувствие Алимянам. Смбат прошел в смежную комнату и, опустившись в кресло, произнес:
— Что бы это значило?
— Это значит, что теперь надо наставлять не меня, а тебя, — ответил Аршак, войдя за ним в комнату и притворив за собою дверь.
— А-а, это ты, шалопай! Убирайся прочь! Кто тебя просил защищать меня? Лезешь тоже не в свое дело, вон!..
— Я защищал честь Алимянов. Я не философ, как ты, и не трус, как Микаэл. В моих жилах течет благородная кровь, можешь у Алексея Ивановича спросить…
Смбат посмотрел на него и промолчал. Искреннее возмущение юноши тронуло его: а ведь Аршак и впрямь запустил бутылку в верзилу, защищая брата.
— Я хотел прикончить его, — продолжал Аршак не без рисовки. — Он собирался нас избить. Это — племянник Гуламяна. Видно, вместо Микаэла он напоролся на нас.
— Позор! Бесчестие! — воскликнул Смбат, стукнув по столу. — Как я сюда попал? Кто меня затащил? Зачем?..
— Зачем? Я тоже удивляюсь… Ты мне нотации читаешь, а сам…
— Довольно! — прервал его Смбат. — Замолчи, говорят тебе! Не твоего ума дело, ты ребенок. Тебе не понять моего горя.
После минутной паузы Смбат продолжал:
— Знаешь ли что, Аршак? Я тебе разрешаю делать все, понимаешь, все, что хочешь, только не женись на Зинаиде. Не спрашивай о причине, — я не могу объяснить. Но смотри, не вздумай жениться. Кути, пьянствуй, транжирь, я тебе дам денег сколько хочешь, прожигай жизнь, истаскайся вконец, но не женись… Ну, пошел, убирайся!.. Там тебя дожидается этот фанфарон, дармоед… Сестра стала моим несчастьем, а брат тебя обирает. Впрочем, нет, он не стоит подметки своей сестры. Он — ничтожество, а сестра — цельная натура, но она отравляет мне жизнь. Уйди, оставь меня с моим горем!..
Смбат почти вытолкал брата, притворил дверь и снова опустился в кресло. Если бы в эту минуту кто- нибудь наблюдал за ним, то увидел бы, что этот тридцатидвухлетний мужчина тихонько плачет, как женщина..
В соседней комнате Алексей Иванович возмущенно жаловался хозяину ресторана на азиатские нравы. Что за страна, где ни на волос не уважают почтенных людей и где дичают люди даже с высшим образованием!..
— Черт тебя побери! — обратился он к Аршаку. Ты уронил и разбил мое пенсне, сейчас я точно слепой. — Нет, братец мой, Смбат Маркович себя вконец распустил, выронил, так сказать, руль… Сядем. Я в восторге от твоей отваги. Да, ты настоящий испанец, не зря я говорил…
Они опять сели за стол.
— Что это? — насупился Алексей Иванович, поднося бутылку к свету. — Шартрез или… тьфу! А я-то думал — шампанское… Затмение какое-то! Все затемнилось!..
— Человек, шампанского, Редерер! — приказал Аршак.
— Думаешь, шампанское рассеет тьму? — улыбнулся Алексей Иванович. — Что ж, попробуем. Ну, суета сует, забудь об инциденте. Подлинный джентльмен быстро забывает, так сказать, грубые выходки дикарей.
Смбат сознавал, что сбивается с правильного пути. Сознавал — и все же не отступал — Нездоровый образ жизни постепенно притуплял нервы и затягивал непроницаемой пеленой его душевный мир. В пьяной атмосфере ресторанов, в кругу новых веселых друзей он находил временное забвение. И этого было достаточно. Что из того, что трезвый он сильнее ощущал свое горе и беспощадно осуждал новый образ жизни.
Временами Смбат вспоминал обездоленную семью, в которой провел недавно много мирных часов, где его мысли и чувства встречали уважение и сочувствие. Ему виделся стол, накрытый белой скатертью, и у кипящего самовара — милая, скромная, но гордая головка. В такие минуты в ушах Смбата звучали слова Срафиона Гаспарыча: «Почему ты не сорвал ветку с родного куста?»
Горестно вздохнув, он махнул рукой, словно отгоняя милый образ. Надо забыть и не думать об этой девушке. Поздно, теперь уже ничего не поможет.
Дома он встречал вечно недовольное лицо жены, слушал бесконечные жалобы матери и злобные подстрекательства сестры, вспоминал последние слова отца и свои собственные муки — и снова искал забвения в ресторане. Пусть будет так, пусть он кончит тем, с чего начинали братья.
Ложь окружающих не могла скрыть от Смбата их презрения к его супружеской жизни. Он старался убедить себя, что это презрение — плод предрассудков темной среды, но все-таки жестоко страдал.
Порою он думал: к чему богатство, если он так несчастен? Не лучше ли было лишиться наследства, жить вдали от угнетающей среды и молча переносить страдания, как переносил семь лет подряд, скрывая горе от всех, от самых близких? Но вместе с тем он сознавал, что уже привык к власти денег, что ему страшна нищета, страшно вспомнить былые неприглядные дни. Пусть богатство бессильно излечить его раны, оно хоть иногда даст ему возможность забыть горе. Значит, надо развлекаться, а почему бы и нет?..
И Смбат мотал отцовские деньги, как некогда мотал Микаэл: играл в карты, познакомился с закулисной жизнью. Ведь несчастен же он, надо как-нибудь заглушить тоску, грызущую сердце.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Постройка новых рабочих казарм закончилась к масленице. Накануне новоселья Заргарян выехал в город. Смбат дал ему пачку кредиток и распорядился устроить для рабочих угощение.
Сумма была значительная. Можно было устроить хорошую пирушку. Заргарян так и сделал.
— Как хотите, — сказал Микаэл, — но, по-моему, не стоит незначительное явление раздувать в целое событие.
— Незначительное? — удивился Заргарян. — Мне кажется, что для рабочих переселение в такие хоромы — не маловажно. Посмотрели бы, в каких свинарниках ютятся рабочие у других нефтепромышленников.
Новые казармы состояли из трех корпусов — по корпусу на каждую группу промыслов. Давид решил устроить угощение в самом вместительном корпусе, недалеко от конторы. Это было продолговатое одноэтажное здание, защищенное от сырости и газов подвалом, с высокими потолками, широкими окнами и стенами, выкрашенными масляной краской. Каждому рабочему полагались кровать и табурет. Дом был опоясан широким летним балконом. Вокруг простирался обширный чистый двор, обнесенный каменной стеной. В одном конце двора было выстроено просторное помещение, приспособленное для школьных
