– Ну, мой милый старый друг, – Чевеид Снатайко взял баян. – Ты готов?
– Знаешь. – Задумчиво сказал Семарь-Здрахарь. – Я раздумал умирать. Возьму себе несколько учеников…
– Поздно. – улыбнулся Чевеид Снатайко. – Ты должен умереть. Представляешь, сколько тысяч, если не миллионов, винтовых прозелитов разделят твой блестящий интеллект!
– Я не хочу, чтобы они его делили! – Воскликнул Семарь-Здрахарь, но было уже поздно. Чевеид Снатайко резко выхватил из-под головы Семаря-Здрахаря подушку, бросил ее на лицо умирающему, а сам навалился сверху.
– Бу-бу-бу! – Тихо раздалось из-под подушки. Семарь-Здрахарь сопротивлялся из последних сил, пытаясь вдохнуть. Но Чевеид Снатайко не дал ему сделать последнего вдоха. Он обеими руками схватился за ложе Семаря-Здрахаря и прижимал того к постели, пока не затихли последние конвульсии.
Убедившись, что Семарь-Здрахарь мертв, Чевеид Снатайко загаражил струну так и не понадобившегося баяна, положил его в карман и вышел из комнаты.
– Семарь-Здрахарь умер! – Торжественно провозгласил Чевеид Снатайко.
– Да здравствует Семарь-Здрахарь! – Воскликнули Блим Кололей и Клочкед. Один из них тут же стал Навотно Стоечко, а другой – Седайко Стюмчеком.
Семарь-Здрахарь церемонно поклонился им и вышел прочь, автоматически поглаживая баян с несколькими дозняками винта. Умершему он все равно уже не нужен, а новоинаугурированному Семарю- Здрахарю этот винтец очень даже пригодится.
Вот, бля. Закончил главку «Смерть Семаря-Здрахаря». Теперь можно и оторваться. Нахуячено почти 300 тыщ знаков. Осталось где-то 150 – И верхний лепотаж готов.
Верхний и нижний. И никаких средних! Что вверху – то и внизу, бля. А посередке – я с питерским эфом. Вчера привез. Сегодня сварю и вмажусь.
А зачем я это пишу? Так, мало ли что…
300 тыщ знаков, в принципе достатошно. Может, я в зашир уйду и мне будет лениво это все дописывать?
Но все, хватит. Пепел эфедры стучит мне в сердце! Ничего, не долго ему стучать осталось. Эх, Ща вотрусь!..
6 сентября 2000 г.
Москва. 1998—2000.
Дополнения к «Низшему Пилотажу».
Стрем-пакет с улиткой.
– О яростном сердце наркота история эта. О парне простом и отважном. А память о нем как СИКЯРА!
Неизвестно, что имел в виду Блим Кололей, когда говорил эту фразу, и что значит странное слово «сикяра», но слова эти сопровождались выниманием хуя из Клары Керогаззз. Сама Клара Керогаззз, как и всегда во время ебли, лежала смирненько, не подавая признаков жизни, кроме, разве что, периодического вздымания массивной, во всех смыслах, груди.
– Дайте мне джеф, дайте приход, дайте мне накурится на год вперед. И тогда ко мне на вмазку вы придете сами… – Напевал Блми Кололей, стирая простыней со своего хуя какую-то белую гадость, которая налипла на оный орган в пизде Клары Керогаззз. Полуденное солнце нового дня вовсю прорывалось сквозь плотные шторы и этой своей наглостью говорило, что пора вылезать из постели, если те, кто в ней находятся, хотят поиметь сегодня кусочек вмазки.
– Осталось чего? – Клара Керогаззз потянулась и спустила ноги на холодный линолеум. Она и так помнила, что в фуфырьке должны были бултыхаться еще десять кубов вчерашнего трехпроцентного джефа, и спрашивала так, по привычке, или просто желая услышать чертовски приятный ответ:
– Осталось.
– Хорошо…
Блим Кололей и сам понимал, что пора бы ублаготвориться для подъема тонуса и прочего восстановления разного рода сил. Не говоря ничего лишнего, он достал стрем-пакет и принялся бодяжить. Клара Керогаззз в то же самое время приводила себя в порядок, то бишь натягивала трусы и джинсы на нижнюю часть тела.
Изготовление мульки и ширяние оной много времени не заняли. Веняки Клары Керогаззз хотя и были истыканы до самого клитора, контроль давали стабильный, а сам Блим Кололей до сих пор мазался в центряки.
Приходнувшись и истребив по приходскому бычку, они занялись каждый своим делом. Блим Кололей принялся мыть терки, а Клара Керогаззз их сушила утюгом и заполняла своим поддельным врачебным почерком. Все это происходило почти в полном молчании. Ну, на самом деле, нельзя же назвать речью следующий диалог:
– У! – Блим Кололей выдает на всеобщее обозрение вытерку, написанную черной чернилой и со всеми тремя положняковыми колотухами.
– У! – Клара Керогазз разделяет положительные эмоции Блима Кололея.
– У! – Клара Керогаззз подставляет взору Блима Кололея только что написанную терку, которую даже самый придирчивый взор старухи-фармацевта не должен отличить от натуральной.
