- Дуб стоячий... - гоп!
Рванули.
Таков трудовой процесс. И он может бригадиром на путях до самой смерти всю жизнь под эту бодрую песню баб гонять. Вот им был бы я, если б остался в Конотопе по окончании техникума. А тут мне дали карандаш, линейку - черти фасад здания! Тут впереди - мосты, эстакады, фабричные корпуса! И я черчу этот фасад, а мне говорят:
- Коля, ты хоть понимаешь: что ты делаешь? Ты же коровник нарисовал!
- Почему?!
- А ты карандаш от карандаша не отличаешь: где один -эм, где два -эм, где нужен тэ-эм и где эм-тэ?
Вспомнился мне Алеша Пешков в учении у чертежника. А ведь они меня все два года учили. Их никто не заставлял. А сейчас кто-нибудь кого-нибудь добровольно и бескорыстно научит полезному делу, к слову сказать? Сейчас смотрю, как мои сын и дочь - учащиеся колледжа - чертежи подписывают: это мрак!
А Брянск - город бандитский, разбитной.
Я бегаю на танцы, иногда уже и вино пью. Меня тянет к людям с сомнительной репутацией - ума-то нет. Мои амбиции растут, как на опаре. И вот уже ростовчане меня предостерегают:
- Коль, ты плохо кончишь! Учись! Окончишь институт - все будет! И развлечения будут!
Да где уж там...
Правда, видел я потом на зонах людей и с двумя дипломами о высшем образовании. Но это - судьба. Каждый роет себе что-то: кто - окоп, кто подкоп, а кто и просто глазами хлоп.
И все же, все же...
Техническим специалистом, своим молодым и стареющим львам, советская власть платила катастрофически мало. До жалкого, до ничтожного, до умопомрачительного мало. Она принуждала их, свою гвардию, химичить, а когда надо - умела закрыть на это глаза. Старшим техником без высшего образования я получал восемьдесят рублей чистых. Инженером - девяносто, но за вычетом 10% - восемьдесят один рубль. 15 И это тоже во мне позже аукнулось и легло кирпичиком в фундамент криминальной биографии.
8
И побежал я из Брянска в Москву, куда никак нельзя было попасть иначе, как через фиктивный брак - лимит уже отменили.
Был 1963 год.
Человек ежечасно стоит перед выбором. И каждый его последующий миг следствие выбора слова, вещи, дела, товарища, жены. Так вот я и подумал: если жениться, то на москвичке. И не то, что это был план, но что-то похожее на выбор жизненной магистрали.
В Москве мир пошире и можно жить поближе к своему заочному институту и к очагам культуры. Даже если ты и не замышляешь погреть руки у этих очагов. А там видно будет, думал я, уже имея московских знакомцев среди своих студентов и зная немного чарующий флер столичной жизни. Товарищи-студенты и нашли мне невесту для фиктивного брака. Она была буфетчицей в ресторане 'Балчуг'. Морально я уже созрел для двойной жизни, только еще не сознавал этого, как сознаю сегодня, по прошествии каторжно тяжелых своих лет.
9
Есть в жизни, наверное, каждого человека дела, которые он ощущает, как бесчестные и даже позорные. Будь он даже профессиональным мошенником, как я, у него все же есть понятия о своеобразной пусть, но этике. Так теперь называют то, что раньше называли совестью. И пусть простит меня Читатель, если самое начало моей криминальной карьеры я оставлю затемненным и не озвученным, поскольку оно не кажется мне достойным внимания. Мне достаточно церковного покаяния и церковной исповеди, чтобы не загружать любознательного читателя подробностями своих юношеских безобразий.
Москва любого человека ломает сразу.
Где бы ни жил раньше этот человек - попадаешь в Москву и сам не свой. Пиджак твой и ноги твои, а ты как бы другой. Словно все, что было до того подготовительная группа начальной школы. Здесь другие денежные отношения между людьми, другой счет этим деньгам, другая одежда и манеры, образ жизни и ее наполнение, стиль работы, говор, транспорт - все другое. Ты, как бы взошел на вершину горы, глядишь - облака-то внизу, но небо ближе не стало. И дальше идти некуда.
Мне показалось, что я попал в такой тупик, откуда нет выхода.
Конечно, можно было вернуться назад в Брянск, Калугу или Конотоп - к мамочке. Но кого не держало силовое поле Москвы и кто добровольно возвращался из нее? Кто из юношей не Растиньяк - покоритель Парижа?
Москва сейчас - волчий город. Но и в те мои годы, и раньше, наверное, она слезам не верила. Била с носка. Не знаю, есть ли еще мировые столицы, где умирали бы без прописки великие художники, артисты, спортсмены! Что уж говорить о нас, простых смертных, и об институте прописки вообще?
И живу я, дитя Конотопа: ни носков лишней пары, ни сорочек. Не было такого района в Москве, где бы я ни ночевал у случайных подружек или не снимал угол, не было вокзала, где бы я не ночевал, если хозяева изгнали тебя за неуплату. Не было огонька в чужих окнах, который бы не резал глаза до слез обиды, не было ночной тени, от которой не шарахнешься. Зима, а ты ночуешь на 'бану'16 и на работе о таком положении дел - не заикнись: переодеться не во что. И тусуешься на стройке между этажами в корочках на тонкой подошве и нейлоновых носочках потому, что в прорабскую пойти нельзя - там начальство. И оно единогласно считает, что мастер должен быть на объекте. Греться мастеру не по чину даже в тридцатиградусный мороз. Прячешься и от рабочих в таком виде.
Рабочим им что: они косят, косят - литовки бросят. Пошли на обед валенки с галошами, ватники, 'тормозки'17 домашние... Выпили в бытовке водочки и - по боку мороз. Вот и думаешь: ' - Ну что, Мыкола? Тяжела тебе шапка Мономаха? За этим ты в столицу вперся? Ты ж прораб, мастер!' А вечером идти в институт - где мои книжки, где конспекты? И что делать: спиваться? Вот уж увольте - перезимуем! Грабить я не умел, воровать не умел. Где взять копейку?
10
Устроился мастером в строительный трест.
Сто двадцать рублей окладу и из них сорок - отдай за комнату, десять за проездной билет, а уж о карманных расходах умолчу. Дайте же мне подработать, я могу пахать на двух-трех работах! Нельзя - это незаконные заработки, нельзя нарушать трудовое законодательство. А ты ведь в Москве живешь. Маму и двух сестренок надо поддерживать, везти подарки - ведь мастер, не путейский рабочий с ломометром в руках! Наивно? Наивно! Да ведь не наивные-то в тюрьмах не сидят. Чтобы сносно жить, снова надо подворовывать. У кого красть? У равного себе - грех. Значит, остаются барыги и коммунистические чиновники.
Продал я там задешево годовой запас хозяйственного мыла. Приписал нуль в фактуре. И получи на складе вместо семидесяти аж семьсот кусков копеечного хозяйственного мыла - всю годовую норму нашего строительного треста. Получил да за полцены сдал через знакомую в прачечную детского садика. И все еще не для того, чтобы купить на эти деньги пирожков с ливером, а чтобы рассчитаться с квартирной хозяйкой за три месяца проживания в ее апартаментах.
Обычная практика мелких, повседневных по тем временам хищений со 'строек социализма'. Уличили. Изгнали из 'кандидатов в кандидаты'. Забудь, парень, о КПСС, без членства в которой о почетной старости и персональной пенсии даже и не мечтай.
Ладно.
Я сделал себе все же фиктивный брак с московской буфетчицей из ресторана 'Балчуг' Галей Ореховской, которая была чуть старше меня. Знакомые подсуетились. Женитьба давала право на московскую прописку. Родители Галины долго недоумевали: почему мы с молодухой не спим в одной постели? А мы такия.
Собрал я мошенническим путем деньги и мы внесли пай в жилищный кооператив в Текстильщиках. Галина не знала о происхождении этих денег, а обычным путем эти тысячу четыреста пятьдесят рублей я бы и за двадцать лет не собрал. Разве, что начни жить на воде и ржаных сухариках, а это в молодости невозможно: есть хочется всегда. Квартиру до самой пенсии тоже бы не получил, живи я честно. На многое
