Руками своими он остался тоже слегка недоволен. Однако самую сильную озабоченность вызвало у него туловище. Положа руку на сердце, смотреться он должен был неплохо, но плоский живот и широкая грудь не имели не только мало-мальски обнадеживающего рогового панциря, но даже ни одной огрубевшей кожной складки. Выдернув из мягкой, даже нежной кожи под ключицей пару темных волосков, он осмотрел их и сдунул прочь, скептически усмехнувшись.
Из прочего имущества, подлежащего инвентаризации и тщательному освидетельствованию, в наличие имелся детородный орган, состояние коего могло бы порадовать, благо способ практического употребления его в дело новорожденный представлял себе. Но радоваться ему было ни к чему, потому что он справедливо подозревал, что у него довольно шансов пасть от вражеских рук, зубов или когтей раньше, чем предоставится случай продлить свой род или просто потешить молодую плоть.
Наконец, он равнодушно потрепал волосы, свисающие растрепанными прядями, ощупал широкий гладкий лоб, короткие брови, суточную щетину на подбородке и сделал окончательное горькое заключение: «Я человек!..»
Чужая смерть стала его началом, но он не знал, проклинать или благодарить того, чьей плотью обросло его естество. Понятно, выбирать не приходилось. Но уже можно было сходу оценить степень справедливости слепой судьбы. Справедливость судьбы равнялась нулю. Даже новорожденный зеркалица в состоянии понять, повезло ему в жизни или нет.
Ему не повезло.
Жестоко не повезло, на всю катушку.
Родиться в Аду Зеркал — это наказание уже само по себе, по определению.
Хотя воспоминания о боли рождения были свежее парного молока, новорожденного расстроило другое: надо же было угодить под такой топор воспринять человеческий облик! Да еще вобрать такую неспокойную, исковерканную, нездоровую душу!
Может быть именно потому тело новорожденного не сразу приняло эту душу, отторгая раз за разом останки чуждой личности?
Но все же он всосал эту проклятую человеческую душу на самом пределе, корчась и вопя от боли. Может, зря только перетерпел такие муки? Не родился бы сейчас, родился бы когда-нибудь позже…
Вот, например, насколько меньше было бы огорчений, если бы он появился на свет трехглазым мушафом или мускулистым рогатым ры-мчу. Их среди зеркалиц было особенно много, и вряд ли они жалели о своей доле. И те, и другие существа степенные и апатичные. Жив так жив, мертв так мертв, была родня, не было ее — и так могут прожить и эдак, не заботясь лишними переживаниями. Благодаря абсолютной невозмутимости зеркалицы из мушафов и рым-чу умудрялись выживать если не с легкостью, то не затрачивая чрезмерных физических или душевных усилий.
Но зачем кому-то понадобилось перехватывать Андрея Качурина, этого никчемного типа? Зачем вызывать к жизни новую зеркалицу, чтобы сделать такое некудышное приобретение для племени? Что он теперь такое? Просто боевая машина. Точнее, плохая боевая машина. Битвы две-три от силы, да и то если повезет.
Человек — плохой боец, если он не среди себе подобных. В человеческом мире такой экземпляр имел бы успех и немалые шансы выпутаться из массы неприятностей. Но в Аду Зеркал люди-зеркалицы долго не протягивали. Здесь человек был едва ли не самым уязвимым созданием. Старейшины зеркалиц не часто баловались пленением человеческих душ, но вот этот несчастный почему-то не миновал их внимания…
Он посидел, глядя, как обретает силуэт его молодая плоть, потом встал на колени и огляделся.
В огромном гроте с прозрачными гранеными стенами, кроме него самого никого не было. Вернее, пока не было. Грот смело мог считаться обжитым. Недалеко от выхода наружу из осколков хрустальной скалы был выложен очаг, подальше, у стены, кто-то разбросал ворох сухой травы и листьев и чей-то шерстяной плащ необъятных размеров был небрежно брошен на землю рядом с неколькими обглоданными костями. Глодали их, похоже, давно, потому что оставшиеся на полированной поверхности костей то тут, то там клочки мяса протухли и источали гадкий смрад.
Новорожденный прежде очень мясо уважал, особенно жаркое из парной вырезки, которое мастерски готовили «У Саныча», и гниющая куча костей не могла порадовать его. Какой болван гадит там, где спит?!
Он подошел и ногой разметал кучку костей. Кости отлетели к дальней стене и, натолкнувшись на гладкую хрустальную грань с приятным нежным перезвоном обрушились вниз. Однако, в глубине грота мусору было не место, и новорожденный, брезгливо морщась и орудуя ногой, заставил вонючие кости проделать путь наружу. Через несколько секунд только мерзкий запах напоминал о их недавнем присутствии.
Может быть, все не так уж и плохо. В отличие от почти равнодушных даже к собственной судьбе мушафов и ры-мчу люди настолько извращенные создания, что хотят жить независимо от того, насколько плачевна перспектива.
Вот и ему захотелось не только выжить, но и попробовать вырваться из Ада Зеркал, туда, где он мог бы дать волю своей человеческой натуре. На просторах Пограничья, наверняка, найдется немало мест, где он сможет быть свободной тварью!
Неожиданно он почувствовал холод. Ничего не поделаешь, человечья кожица — это не броня ры- мчу. Новорожденный внимательно осмотрел то место, где только что лежал. Увы, там не было ни клочка. То обстоятельство, что родиться ему пришлось голым, показалось совсем уж несправедливым.
В зеркале ведь отражался не голый Андрей Качурин. На нем были и трусы, и какой-никакой халат. На трусы-то плевать, тем более, что в зеркале их не было видно. Но почему бы не родиться в халате?..
Единственным куском ткани оставался брошенный плащ. Новорожденный решительно шагнул к нему, поднял, встряхнул, подняв клубы вонючей пыли, и накинул плащ на плечи. Стало потеплее.
Путаясь в волочащихся по земле полах, он неторопливо обошел грот, но так и не нашел ни топлива, ни того, чем можно было бы развести огонь.
Выйдя наружу, новорожденный обнаружил, что грот находится на развилке нескольких троп, уходящих вверх, в хрустальные горы. И если внутри грота скала казалась просто бесцветно-стеклянной, в рассветных лучах дивные горы переливались всеми возможными оттенками. Оттенки плыли, менялись, скользили по островерхим хрустальным пикам, пейзаж дышал диким великолепием, и новорожденный даже почувствовал вдруг некоторую гордость за то, что он зеркалица и имеет полное право считать эту красоту своей.
Он неторопливо вернулся в грот, стал искать острый осколок хрустальной скалы, а отыскав, разложил на земле свой плащ и кое-как обкромсал длинные полы. Он собирался в длинное путешествие, и балахон до пят не был достойным приобретением.
Отрезав лишенее, он ободрал торчащие кое-где волокна и снова набросил тряпку на плечи.
Когда в гроте вдруг стало темно, новорожденный сначала даже не понял, что случилось, пока под сводами не зазвучал грозный рык:
— А-а-а, оклемался, заморыш?!
Новорожденный вскинул голову и увидел, что лучи утреннего светила едва пробиваются в щелки, оставленные каким-то громилой, застывшем в проеме грота.
— Ну ты и орать горазд, заморыш!.. Знаешь, откуда тебя слышно было?
Чуть ли не из самой долины…
Существо шагнуло внутрь и позволило рассмотреть себя. Это был гигант ростом метра под три, напоминающий отчасти человека, но с очень узким тазом и мощнейшим торсом. Его руки с невообразимо толстыми предплечьями и ладонями свисали ниже колен, хотя стоял он прямо. Лицо могло бы свидетельствовать о серьезном врожденном психическом заболевании, если бы он был человеком. Но это существо, одетое лишь в заскорузлые кожаные штаны, когда-то было родом с одного из соседних с человечеством этажей.
— Эй, заморыш, у тебя что, языка нет? — прорычал гигант.
— А это имеет хоть какое-нибудь значение? — отозвался новорожденный.
— Тю-у-у, да ты умника корчить будешь? — присвистнул его колоритный собеседник. — Это ты брось! От умников очень мало толку, разве на мясо забить… До тебя моим напарником был один руад. Очень начитанный парень, всю мудрость миров на меня выплеснул… Пришлось ему шею сломать, очень уж достал
