тому назад торжественно въезжала в город «казанская помещица» Екатерина. От ворот огонь перебросился на соседнее питейное заведение и на прочие дома Грузинской улицы. Ветер подхлёстывал огонь, швырял горящие головни на деревянные кровли. Шумливая толпа, опасаясь пожара, начала подаваться к Арскому полю.
По улице, где проходил мальчонка Ваня, валялось много побитых русских, башкирцев, татар. В переулке, вблизи церкви, он увидел среди дороги убитого дедушку. Старик Сухоруков, одетый в немецкое платье, очевидно был принят за барина и умерщвлён. Мальчик с отчаянием завыл и закрестился, из глаз его текли слёзы. Он вскоре нагнал толпу пленных и разыскал там своих. Пленных вели через Арское поле. Горожане, ища спасения, всё ещё устремлялись к кремлю, но Спасские ворота принимали не всех, а по выбору.
Древнему генералу Кудрявцеву, скрывавшемуся в женском Покровском монастыре, люди говорили:
— Давайте, барин батюшка, мы вас отнесём в кремль. Там всё начальство.
Но столетний старичище отказался.
Монастырский собор, как и все церкви города, был полон людьми. У левого клироса особо стояли со своей игуменьей во главе перепуганные монахини. Вблизи генерала Кудрявцева усердно молилась опечаленная Даша, приёмная дочь полковника Симонова. Круглое, чернобровое, с оттенком душевного страдания, лицо её в слезах. Даша в тёмном, траурном платье. Она всё ещё скорбит о своём пропавшем без вести Митеньке, сержанте Дмитрие Павловиче Николаеве, сердечная рана её не заживала. Если не сыщется Митя, Дашенька твёрдо решила остаться в стенах этого монастыря, принять постриг, сделаться монахиней. А если судьба вновь приведёт встретиться ей с Пугачёвым, она упадёт пред ним на колени и в последний раз спросит: где же он, её Митя?
5
Пугачёв тем временем, окружённый близкими, гарцевал на белом коне. Показывая нагайкой в сторону кремля, он что-то говорил офицеру Минееву. Вдруг сквозь гул и шум он услыхал чутким ухом детский голос:
— Мамка! Глянь, тятенька на коне…
Пугачёв повернул в ту сторону. И видит: Софья, Софья Митревна, жена и всё его семейство! Как? Здесь? В Казани? Кровь отхлынула от головы Емельяна Иваныча и снова с силой ударила в виски.
— Ах, змей, супостат лихой, собака… — заругалась Софья, прикрывая ладонью глаза от солнца и уставясь на бывшего в отдаленьи мужа.
И уже дальше жить было невозможно: баба глупа, болтлива, выдаст его!.. Он рванул узду, вмиг подлетел к Софье Митревне и, сделав страшное лицо, прошипел:
— Помни, я — царь… Не муж твой, а ты не жена мне… — Пикнешь — голову срублю!
И тотчас же отъехал прочь. Софья крепко стиснула зубы и, как пьяная, зашаталась. Подъехав к своим и указывая на женщину с ребятами, Пугачёв, едва сдерживая дрожавший голос, сказал:
— Подайте вон той бабе с ребятами телегу да отвезите к моей палатке. Она жена приятеля моего, а он, бедная головушка, замучен во имя меня в тюрьме под розыском… Я не оставлю её.
И обратясь к казачьему отряду и к Минееву:
— Детушки! Айда за мной, в крепость? Как бы зевка не дать. Где Фёдор Чумаков? Пушки забирай, пушки!..
Все — яицкие казаки, часть башкирцев с татарами, конные горнозаводские работники — вытянув в коней нагайками, поскакали через город за Пугачёвым и Минеевым. Но крепость захватить врасплох уже не удалось. Спасские ворота были заперты, завалены каменьями и брёвнами. С крепостной стены, навстречу пугачёвцам, загрохотали пушечные выстрелы.
Пугачёв только за ухом почесал и обругался. Затем, действуя со всей расторопностью и смёткой, он занял гостиный двор, расположенный на удобном месте вблизи крепости, и начал готовиться к обстрелу кремля. Он самолично расставлял и наводил захваченные у защитников, а также и свои орудия. Минеев же со своим отрядом забрал тем временем девичий Покровский монастырь — удобную позицию для обстрела крепости.
В монастырскую церковь ворвалась толпа: башкирцы, калмыки, крестьяне и мещане из раскольников, все в шапках. Укрывшихся здесь до двухсот монахинь, а также людей посторонних погнали вон. Некоторые из раскольников с калмыками вбежали в алтарь, стали срывать с икон дорогие оклады.
Древний генерал Кудрявцев, видя бесчинство, затопал ногами. Седые, хохлатые брови его ощетинились, выцветшие, потухшие глаза засверкали по-молодому; опираясь на две палки, он кой-как поднялся и, содрогаясь согбённым телом, закричал:
— Злодеи! Изменники! Как смеете вы дерзать против своей государыни, осквернять храм божий?!
В ответ загремел дикий хохот, и старик тотчас был поднят на пики. Стоявшая вблизи Даша от ужаса всплеснула руками, крикнула, без чувств повалилась на пол.
Минеев приказал — игуменью с монахинями и весь народ отвести под караул на Арское поле. На церковной паперти он поставил две пушки и открыл пальбу по Спасскому монастырю, находившемуся в крепости.
В стены этого монастыря била и батарея Пугачёва. Крепость отстреливалась. Емельян Иваныч с Горбатовым и Перешиби-Нос перебегали от пушки к пушке. Пущенное с крепости ядро ударило возле самой батареи в стену — с шумом и грохотом посыпались кирпичи.
— Метко, — сказал Пугачёв и велел людям перекатить две пушки в другое место. Он залезал на крышу, зорко присматривался к крепости, к разгоравшемуся пожару, но в мыслях то и дело всплывал образ Софьи, и его сердце замирало: баба может головой выдать его и погубить перед народом.
Потёмкин сквозь амбразуру стены всматривался через подзорную трубу в то место гостиного двора, откуда громыхали пушки.
— Боже!.. Что такое?.. — воскликнул он, заметив развевавшееся там голубое с чёрным орлом знамя государя Петра Третьего. — Скорей всего я брежу… — Он, как и все вокруг него, провёл бессонную ночь и едва держался на ногах.
Солнце стояло в зените, но его сияние затмевали густые чёрно-сизые тучи дыма. Почти сплошь деревянный город одновременно подожжён был в двенадцати местах. Раздуваемый крепким ветром, огонь гулял по всему широкому простору, перебрасываясь с жилища на жилище. Едкий дым, насыщенный пеплом и горящими головнями, валил через бушевавшую толпу к горе, прямо на крепость. Да и языки пламени, там и сям возникавшие, постепенно подбирались к кремлю грозным шквалом. Войскам и набежавшим в кремль жителям час от часу становилось тяжелей. Было жарко, дымно, душно. От перекинутых головешек стали загораться в кремле деревянные постройки. С Чёрного озера и Казанки вёдрами таскали воду. Всё деревянное в крепости народ принялся ломать, с кирпичных келий сбрасывать тесовые крыши.
Подвалы Спасского собора, монастырских зданий и присутственных мест битком набиты спасавшимся людом. В соборе непрестанно шло молебствие. Стрелы, пули, ядра летели через стены в самую крепость. Были убитые, было немало раненых среди солдат и жителей.
Крепостные пушки, сотрясая дымный воздух и стены, продолжали пальбу по пугачёвцам, солдаты стреляли из ружей. Шла упорная борьба, и всё тяжелее становились бедствия осаждённых. Слышались стоны, крики о помощи, плач ребят, рыдания женщин.
Горожане, которым за многолюдством уже негде было спрятаться, перебегали с места на место, ища спасения. И только у самой часовни седобородый старик-простолюдин, с длинными волосами и в холщовом фартуке, сидел спокойно на камне, привалившись спиной к стене. Сгорбившись и проворно работая кочедыком, он плёл липовые лапти, не обращая ни малейшего внимания на царивший вокруг содом. Вдруг шальное ядро ударило в стену над головой его, полетела штукатурка, кирпичные осколки, ядро раскололось, упало. Старик вскинул опущенную в работе голову, перекрестился, сказал: «Да будет, господи, воля твоя», и как ни в чем не бывало продолжал стараться над лаптем.
