время исключительно о перестройке, двигать которую его сюда прислали, но иногда кажется, что он и сам не вполне понимает, что именно должен делать. Наши местные начальники встретили его настороженно и пока не признают, он здесь чужак и своим вряд ли когда-нибудь станет, даже если удержится. У нас же привыкли, чтоб «первый» возвышался над всеми в прямом и переносном смысле, привыкли бояться, трепетать. А этот — окружат на пленуме, его и не видно. «Что, — говорит, — революционного мы с вами можем сделать в нашей Благополученской области?» И смотрит с надеждой, вдруг кто-нибудь из директоров или председателей колхозов идею подкинет, но те переминаются с ноги на ногу и молчат. Привыкли получать четкие указания и четко их выполнять, а все эти новомодные дискуссии насчет «революционных перемен» кажутся им странными и немного пугают. Стоят, обижаются: чего, мол, он от нас хочет, чего добивается? Но ему самому чуть не каждый день звонит Горбачев и требует отчета о ходе перестройки в области. При этом тоже ничего конкретного, но все время повторяет одну и ту же фразу: «Надо начинать с себя». Русаков перестал ездить на работу и с работы в машине и ходит пешком, заглядывает по пути в магазины, разговаривает с людьми. Народ сперва удивлялся, а потом специально стали по утрам приезжать с других концов города в те магазины, что по пути в обком, и поджидают его там, письма какие-то суют, просьбы.
Он очень старается разрушить тот образ «первого», к которому все у нас привыкли, держится намеренно просто, демократично, старается быть доступным для всех, в том числе для журналистов, при этом говорит всем «вы», а Масленов обычно «тыкал». Раз в неделю он приглашает к себе редакторов областных газет, собкоров и целый час рассказывает, чем занимается обком. Вопросы можно задавать, какие хочешь. Это называется у нас гласность.
Ивану Егоровичу я сочувствую, и хочется чем-то помочь. Ася говорит, что жизнь ничему меня не учит, что неужели недостаточно тех трех лет, которые я добросовестно отсидела в обкоме, и неужели теперь, когда меня, слава тебе, Господи, вернули в газету, я не могу заняться, наконец, своим делом. Но в том-то и суть, что заняться «своим делом» хочется в принципиально других условиях, имея иные, чем это было до
сих пор, отношения с тем же обкомом. В идеале я представляю себе эти отношения так: вот есть обком (власть) и есть наши читатели (общество), а между ними мы (газета), и мы выполняем функцию передатчика информации: 1) от власти — обществу; 2) от общества — власти (это ведь и называется общественным мнением). То есть через газету проходят два встречных потока информации, и надо сделать так, чтобы эти потоки двигались максимально свободно, чтобы никаких препятствий не было, а это значит, что вся деятельность обкома должна стать открытой, доступной для журналистов и через нас для общества. А с другой стороны, любые мнения и взгляды, существующие в обществе, также должны находить отражение в газете и становиться, таким образом, сигналом для властей. Если это получится, газета будет постепенно становиться самостоятельной политической силой. Вот для чего мне просто необходим постоянный контакт с тем же Иваном Егоровичем. Это для Масленова я (как и любой другой журналист) была всего лишь литрабом, теперь у меня, у всех нас появилось право голоса, и глупо им не воспользоваться. К чести Русакова, он искренне интересуется нашим мнением, спрашивает совета (особенно по разным молодежным проблемам), и мы ему многое подсказываем, кто ж лучше нас знает!
В редакции сейчас большой подъем и большие перемены. Валера Бугаев сделал материал о ребятах, погибших и покалеченных в Афганистане. Об этом еще никогда никто не писал. Газету рвут из рук, в городе только и разговоров, что об этой публикации. Правда, военный комиссар пожаловался на нас в обком, мол, газета подрывает авторитет армии, но Иван Егорович нас защитил, говорят, сказал военкому только одну фразу: «Вы что, против гласности?», тот и скис. Бугаев, вдохновленный таким успехом, выдал следующий материал на еще более забойную тему — о наркомании. Еле уговорили цензора, у него в перечне черным по белому записано: можно показывать только как частный случай, как явление — запрещено, а Бугаев-то написал как раз о явлении. Цензор сказал: «Пусть ваш новый редактор распишется на полосе, что публикует это под свою ответственность». Я, конечно, расписалась, и материал пошел. Зато какой резонанс! Опять газету невозможно купить в киосках. После этого мы решили открыть постоянную рубрику — «Запретная тема». Следующий материал будет настоящей «бомбой», такого наш читатель еще не видел — Бугаев пишет о проституции в портовых городах на примере Малороссийска. Но вот что я замечаю: у ребят наших пропадает интерес к другим, обычным темам. Скоро никого не заставишь ехать за репортажем с уборки, всем подавай сенсацию. На редколлегии завотделами потребовали, чтобы «Запретная тема» была общередакционной рубрикой и все могли по очереди участвовать, а не один Бугаев. Пришлось согласиться.
Но это все хорошо, хорошо! Я рада, что так идет, какая-то новая струя в газете и в жизни появилась, столько новых возможностей — только пиши! Ребята ходят с горящими глазами, расписались все как никогда (даже Сева), на редколлегии от предложений отбоя нет. Все просто очарованы Горбачевым — молодой, энергичный, говорит легко, без бумажки — вот таким и должен быть лидер государства!
Русаков снова приглашал меня для разговора и на этот раз спросил в лоб, как я отношусь к Масленову. А как я к нему отношусь? Черт его знает, как. В сущности, я совсем не знаю этого человека, не знаю, что из того, что теперь о нем говорится, — правда, а что — миф. Говорят, например, что он — центральная фигура в том самом нашумевшем на всю страну «южном деле», по которому все еще ведется следствие, однако же никто его до сих пор не арестовал, как многих других, хотя из состава ЦК вывели и из партии исключили. Боятся трогать или доказательств не хватает — я не знаю. Как можно относиться к человеку, о котором не знаешь определенно, честный он человек или вор? Никак не отношусь. Разве что жалко его — старый, больной, всеми брошенный…
«Нам надо, не дожидаясь окончания этого затянувшегося дела, дать в прессе объективную оценку деятельности Масленова и всем тем безобразиям, которые тут при нем творились», — говорит мне Иван Егорович. Вот здрасьте! А я при чем? Неужели больше некому? «Мы должны искоренить само это явление — «масленовщину», а оно продолжает существовать, пока остаются на своих постах люди, назначенные еще при нем и признающие только командный стиль руководства. Они очень мешают нам в перестройке, тормозят». Слушаю молча, соображая про себя, как буду выходить из положения, потому что уже ясно, к чему он клонит. «Материалы мы предоставим. О приписках, о хищениях, о коррупции. Их надо обобщить и подготовить публикацию в прессе. Я бы просил взяться за этот материал лично вас». Приехали.
— Но… лично я не могу взяться за эту тему. По моральным соображениям. Я ведь и сама работала в обкоме, как же я теперь могу что-то разоблачать? И потом, я книжку писала Масленову, об этом все знают…
«Я в курсе ваших моральных соображений, — говорит Иван Егорович, — но не думаю, что это может быть препятствием. Вы, как и большинство, просто не знали всех фактов. Ведь не знали? Вот. Для того и гласность, чтобы вскрыть правду и тем самым очиститься от всего негативного. Вы с этим согласны? Вот и хорошо. Ну так как? Беретесь?»
— Я должна посмотреть материалы.
Иван Егорович вышел из-за стола и долго тряс мне руку: «Я очень на вас рассчитываю».
С толстой папкой, которую Русаков вручил мне на прощанье, я просидела на кухне чуть не всю ночь. Материалы убийственные. Кое о чем я слышала и раньше, но считала досужими сплетнями, кое о чем могла бы догадаться и сама, и если бы задумывалась всерьез над этим, но многое оказалось для меня полной неожиданностью. Да можно ли верить всему, что здесь написано? Но происхождение бумаг более чем солидное — КПК при ЦК КПСС, Генеральная прокуратура, контрольно-ревизионная комиссия обкома… Однако прямых обвинений Масленова практически нет, речь идет о Кочуре (кстати, в прошлом году неожиданно скончавшемся в следственном изоляторе Лефортово), о целой группе бывших областных начальников, связанных с торговлей, о руководителях некоторых городов и районов области, снятых и арестованных тогда же, о Ветре, так до сих пор и не найденном, как в воду канувшем. Картина нарисовалась жутковатая. Но ведь все это происходило при нем, значит, с его ведома, и значит, при его участии? Или необязательно? Теперь я понимаю, почему Иван Егорович подсунул мне это дельце. У прокуратуры и партконтроля, видимо, все-таки не хватает доказательств личной вины Масленова, потому его и не трогают. Но можно создать общественное мнение, сформулировать некое морально-политическое обвинение. Дескать, несет политическую ответственность за все те негативные явления, которые имели место в области в бытность его первым секретарем. Вот для чего понадобилась статья в газете. По мере того как я читала заветную
