— это что, унижение?
— Всему должно быть свое время и свое место. А у нас эта, как ты говоришь, пропаганда — только это не пропаганда, старик, это называется зомбирование — вытеснила все — музыку, литературу, искусство, все, чем мы были и есть богаче Запада во сто крат. Из нас хотят сделать роботов, которым ничего не нужно, кроме отправления физиологических надобностей. Вот что меня унижает!
— Ты все преувеличиваешь, — сказал Зудин. — Тем не менее спасибо за лекцию, было очень интересно.
— Ты так и не сказал, зачем приходил.
Уже в дверях Зудин вдруг подумал: «А что? Может, сказать ему?» Оставаясь на всякий случай там же, в дверях, он коротко изложил суть своего дела. Бугаев неожиданно серьезно и внимательно его выслушал, ничего не стал переспрашивать, только кивнул:
— Оставь телефон, я тебе позвоню.
Зудин продиктовал ему номер своего телефона в отеле и поспешил убраться.
Глава 14. Ария московского гостя
В редакции городской газеты «Вечерний звон» Зудин объявился на исходе дня, когда номер уже был подписан, и сотрудники занимались кто чем — одни играли на компьютерах в покер, другие болтали по телефону, какие-то девицы смотрели очередную, 1146-ю серию «Санта-Марии», возмущаясь тем, что время показа опять переменили. Сева Фрязин, сидя на подоконнике, читал журнал «Новый Огонек», а двое молодых долговязых сотрудников курили в просторном холле и спорили о том, кто победит на предстоящих в ноябре губернаторских выборах. Один говорил — Твердохлеб, а другой — Гаврилов. И тут по редакции пронесся слух, что приехал Шкуратов и привез с собой какого-то крутого, наверное, спонсора, видели с балкона, как они вышли из машины и вошли в подъезд. Все сразу подоставали бумаги и сделали вид, что работают над материалами.
Через минуту в коридоре действительно появился Вася Шкуратов — в тесном костюме-тройке, с всклокоченной головой и рыжеватой бородкой, которая ему совершенно не шла. За ним, с интересом оглядывая помещение, шел загорелый и элегантный человек в светлом летнем костюме и модных узких очках. Они проследовали в кабинет редактора, куда еще через несколько минут был подан кофе, после чего молоденькая секретарша в очень короткой юбочке бегом пробежалась по редакции и объявила, что всех, кто на месте, просят пройти к редактору, будет встреча с интересным человеком. Народ с любопытством потянулся в кабинет Шкуратова. Каково же было удивление Севы и нескольких других бывших сотрудников несуществующего «Южного комсомольца», когда они увидели вальяжно развалившегося в кресле Зудина.
— Вот, прошу! — сказал, напряженно улыбаясь, Вася. — У нас в гостях!
Молодые сотрудники и особенно сотрудницы с интересом стали разглядывать явно столичного гостя и очень удивились, когда Сева Фрязин с ним по-свойски обнялся. Постепенно все расселись, и Шкуратов завел длинный рассказ про газету, как она выходит, да какой у нее тираж, да какие отношения с властями. Потом сел на своего любимого конька и стал жаловаться на то, что из городского бюджета почти ничего не дают и приходится больше половины газеты забивать рекламой… Зудин слушал с притворным вниманием, поглядывая на сотрудников и время от времени кому-нибудь улыбаясь.
— Ну а теперь давайте попросим Евгения Алексеевича, — сказал, наконец, Шкуратов, — как вы знаете, а если кто не знает, то вот я вам рассказываю, что Евгений Алексеевич был в свое время народным депутатом России от нашей области, затем работал в аппарате правительства, а этим летом непосредственно участвовал в предвыборной кампании президента, так что рассказать есть о чем, и вопросы, я думаю, тоже возникнут. Просим!
Зудин обвел глазами аудиторию:
— Так может быть, сразу вопросы?
— Нет-нет, ты… вы нам сначала расскажите в общих чертах, — возразил Вася.
И Зудин стал рассказывать. Поначалу получалось довольно скучно и общеизвестно, но в какой-то момент он увлекся, его даже понесло, и он уже сыпал налево-направо громкими именами, слыша которые, сотрудники многозначительно переглядывались, а Вася уважительно кивал головой, как бы говоря: «Как же, как же, знаем!» Выходило из Зудинского рассказа, что он лично знаком со всеми министрами, включая силовых (на чем он почему-то особенно настаивал), вхож к самому премьеру, а про первого вице- и говорить нечего, у него с ним очень доверительные отношения, «ну просто очень доверительные», — повторил Зудин, и Вася еще уважительнее закивал головой.
— Я сейчас только из Парижа…
— А что ты там делал? — вдруг брякнул Сева Фрязин, во все время разговора сидевший, сложа руки на груди, и слушавший Зудина с иронической ухмылкой.
Зудин смешался.
— Вообще-то я отдыхал… но у меня было и поручение, — зачем-то соврал он. — От МИДа. Но об этом, по понятным причинам, я не могу распространяться.
— Конечно, конечно, — сказал Вася и с укоризной посмотрел на Фрязина.
— А к нам чего? — не унимался тот.
Зудин бросил на Севу короткий холодный взгляд, успев отметить про себя, что тот сильно сдал и выглядит почти стариком. Неужели с ним до сих пор носятся, как с несостоявшимся гением?
Но с Севой давно никто не носился. Если в «Южном комсомольце» у него был свой кабинет и по крайней мере один подчиненный ему корреспондент, то в редакции «Вечернего звона» он не имел не только подчиненных, но даже кабинета. Впрочем, здесь не было и отделов, а каждый сотрудник работал сам по себе, в свободном поиске. Поскольку никаких обязательных направлений в газете теперь не существовало, искать надо было только одно — сенсацию. На любую тему и в любом месте, что и делали сотрудники, рыская по городу, отираясь главным образом в мэрии, маленькой городской думе, состоящей всего из 25 депутатов, а также в многочисленных банках и офисах разных фирм с преимущественно непереводимыми названиями. Все городские сенсации носили, как правило, скандальный характер, и журналисты наперегонки упражнялись в пережевывании и смаковании подробностей, при этом не возбранялось копание в частной жизни известных в городе личностей и сочинение собственных версий того, что не удавалось узнать наверняка. Уже не раз на газету подавали в суд, но как только это случалось, в «Вечернем звоне» поднимали такую волну, что истцы и не рады были, что связались, в результате газета обычно выигрывала и еще срывала с несчастных приличный куш в возмещение якобы нанесенного ей морального ущерба.
Сева не получал в редакции зарплаты, а числился на гонораре, но поскольку писал он крайне редко и мало, то и платили ему тысяч по пятьдесят за материал, не больше, так что жил он все время в долг и все порывался уйти совсем, но уходить, несмотря на обилие газет, было фактически некуда — он уже перебывал почти во всех теперешних редакциях, и везде было то же самое. Он ходил на работу нерегулярно, а так, по настроению, и когда появлялся в редакции, то болтался по кабинетам, пристраиваясь за свободный в данный момент стол, чтобы просто посидеть, потрепаться, узнать последние новости, а если писал, то дома, мучительно выдавливая из себя слова и фразы и еле-еле дотягивая заметку до конца. Писать Севе было не о чем. К тому, что происходило в политической жизни Благополученска и вокруг чего кормилась целая стая молодых, но уже злоречивых журналистов, он оставался по-прежнему равнодушен и даже удивлялся той остервенелости, с которой они набрасывались на любую маломальскую новость из местных коридоров власти. Писать же про бедствующих граждан ему тем более не хотелось, да он и не умел. Правда, экстремальные ситуации, в которых он считался раньше большим специалистом, случались теперь на каждом шагу — в последнее время стали на удивление часто падать самолеты, сталкиваться поезда и разрываться трубы газопроводов, так что становилось даже уже неинтересно. Севу отталкивала необходимость искать и описывать причины того, почему вдруг стало рушиться и разваливаться все, что раньше исправно функционировало. То ли дело стихия! В ее проявлениях было что-то загадочное, неподвластное человеку, фатальное. Разбираться же в последствиях катастроф, сотворенных руками людей, Севе было скучно. Тем более не привлекали его случавшиеся так же часто взрывы в чьих-то офисах
