Но, конечно, ради этого люди не жертвуют жизнью. Было еще много кое-чего, но рассказать об этом Джон Горн не умел.
Поэтому он промолчал на вопрос кентца.
Но тот не оставлял его в покое:
— Записывают ли показания подсудимых? Много ли народу бывает при этом? Дадут ли нам говорить все, что надо?
— Ты бы еще полюбопытствовал, какой веревкой тебя удавят, — пошутил олдермен хмуро. — Что касается народа, то его набивается в зал суда столько, что некуда бывает упасть яблоку. Нам же с тобой особенно посчастливилось, ибо из-за жаркой погоды мэр распорядился вынести столы и скамьи во двор, где купцы и дворяне будут заседать под большой цветущей липой. А вот людям, которые захотят поглазеть на нас, придется стоять на самом солнцепеке. Нам с тобой — тоже.
Олдермен замолчал. Кроме жаркого солнца, им еще кое-что придется перенести, но не следует об этом много думать.
Те же тридцать писцов, которые несколько дней назад были заняты изготовлением королевских патентов, дарующих мужикам прощение, свободу и всякие льготы, теперь дни и ночи без устали работали перьями, записывая предсмертные показания этих же самых мужиков. За два дня и две ночи не было вынесено ни одного оправдательного приговора.
Для сбережения дорогого времени судья только делал пометки на пергаменте:
Сильно пахло липой. Осы громко ныли у дупла. Глянув издали на длинные столы под деревом, можно было вообразить, что господа сошлись пображничать, а их челядь собралась поглазеть на них.
Посреди двора было отгорожено веревкой место, для того чтобы народ не напирал на стол и не мешал господину мэру и присяжным вершить правосудие.
Зной стоял так плотно и тяжело, что его хотелось оттолкнуть рукой.
…Когда Джека вывели во двор, господин мэр Уолворс, подняв руки над головой, стаскивал с себя расшитую галунами куртку. Не легко давалась купцу дворянская одежда! По его широкому бледному лицу бежал пот, и писец то и дело подавал ему полотенце.
Устало глянув на Джека, судья взял пергамент из рук клерка и сделал пометку: «Предать смерти через четвертование».
— Это сам Иоанн Строу, ваша милость! — сказал писец многозначительно.
Уолворс задержал на Джеке тяжелый взгляд. Пожалуй, с этим придется повозиться…
Мелко шагая, Джек волочил по камням цепь. Руки его были туго стянуты за спиной.
Услышав его имя, все присяжные быстро повернули к нему лица, но преступник смотрел не на них.
«Если одно маленькое зернышко ты в хорошую пору бросишь в землю, оно принесет тебе урожай сам-двадцать и сам-тридцать».
Джек помнил это изречение Джона Бола.
Жадно обвел глазами людей, стоявших за веревкой. Толпа заполнила все узкое пространство до забора. Головы любопытных торчали над оградой, точно горшки на деревенском частоколе. Люди сидели на старой, засохшей груше, на тумбах у ворот и даже на крыше соседнего дома. Это были купцы, ремесленники, их жены, дети и слуги.
Джек вдруг быстро опустил глаза, чтобы не выдать себя.
Неужели это ему только почудилось?..
Судейский писец был очень удивлен, когда Иоанн Строу, отвечая на какой-то вопрос, вдруг невпопад широко и весело улыбнулся прямо ему в лицо.
Как раз напротив обвиняемого на заборе, беззаботно болтая ногами, сидели служанки, пристроившие своих леди в более удобных местах. Болтая и хихикая, девушки грызли жареный ячмень и разглядывали судей и присяжных. Несколько поодаль от них Джек разглядел молодого паренька в выцветшей голубой ливрее. Она была явно с чужого плеча, и его большие красные руки выпирали из рукавов.
Одна нога его была перевязана тряпкой, побуревшей от крови и пыли. Почти не глядя на Джека, он прислушивался к болтовне своих соседок.
Но Джеку было достаточно и одного-единственного его взгляда.
Точно через блестящую листву липы и через уставленный чернильницами и связками гусиных перьев стол они протянули друг другу руки:
«Я здесь, брат!»
«Я вижу, брат!»
— Что ты имеешь показать в свое оправдание? — обратился судья к Джеку Строу.
Тот оглянулся.
Здесь мало было людей, которые внимательно будут его слушать, но ведь отец Джон Бол сказал еще так:
«Если в тысячной толпе двое поймут тебя как надо, ты говорил недаром».
…Черный, худой парнишка чуть ли не повис на веревке, так напирают на него сзади. Лицо его как будто совсем безучастное, но Джек хорошо разглядел его руки. Когда человек умело скрывает свои чувства, никогда не мешает обратить внимание на его руки.
И потом вот эти двое — не поймешь, купцы они или ремесленники, только видно по их платью, что они не из богатых. Так не смотрят люди, пришедшие из простого любопытства.
Потом вот еще эта старуха, чем-то напоминающая Джейн Строу. Глаза ее так ввалились, что не разглядеть: плачет она или щурится от солнца. И еще одна женщина. И вот эти трое… Здесь много людей, которые пришли не из простого любопытства.
О пареньке напротив Джек старался не думать. Ему казалось, что, если судья перехватит его взгляд, ему все сразу станет ясно.
«Нет, пусть бог хранит тебя от этого, отважный парнишка из сотни Уэй!»
— Когда мы стояли на Блэк-Гизе… — начал Джек откашлявшись.
Уолворс круто повернулся к нему вместе со скамьей.
«Они все начинают с этого. Сейчас пойдут разъяснения, почему мятежники ворвались в город. Это мы уже слышали много раз! Послушав их, можно подумать, что это французы или каталонцы разбивали тюрьмы и убивали достойных граждан!»
Однако, выслушав несколько слов, мэр Уолворс был принужден подняться и утолить жажду холодным пивом.
— Нужно ли все записывать? — спросил испуганный клерк у Никласа Брембера.
— Все до единого слова, — ответил суконщик.
— Может случиться, что безумным мужикам вздумается снова восстать против своих господ, — сказал Джек Строу, бросая быстрый взгляд на забор напротив. — Пускай же моя исповедь послужит им наукой и предостережением.
Такой же быстрый взгляд был ему ответом.
— Нашей целью было предать смерти всех рыцарей, оруженосцев и остальных дворян, — говорил Джек Строу, — потому что неразумно оставлять в живых лису, если ты думаешь уберечь курятник.
Мэр Уолворс нагнулся к Никласу Бремберу.
Этот тощий дурак считает себя правым только потому, что он ссужает деньги самому королю. Но нужно ли слушать и записывать все эти бредни? И потом здесь толкается много лишнего народу!
— Ваша милость, — сказал Уолворс, пододвигая цеховому старшине пергамент, — вот я поставил «Предать смерти через четвертование», но я думаю, что он заслуживает более страшной смерти.
Никлас Брембер поднял свои мертвые глаза.
— Когда мы дослушаем до конца его исповедь, мы решим, чего он заслуживает, — отозвался он холодно.
— Самого короля, — продолжал Джек Строу, — мы думали заманить хитростью и возить за собой с
