будто зареванными глазами, резку лука у нас брал на себя муж. Почему-то лук на него никак не действовал.
— Прав твой супруг, — шепнула мне на ухо Люся, — у корешей рейс такой удачный, что хватило и на плечевых.
'Проститутки дорожные!' — вспомнила я рассказ кого-то из дальнобойщиков; разумеется, рассказывал он не о себе, о ком-то из коллег-шоферов, но под яростным взглядом Артема осекся, так и не договорил до конца.
— У вас тоже бывают удачные рейсы, — сказала я скорее утвердительно, чем вопросительно.
Лицо Артема омрачилось. Вряд ли он надеялся, что в рейсе я ничего подобного не увижу, но мой намек воспринял как оскорбление.
— Я себя не на помойке нашел, — процедил он сквозь зубы и, резко поднявшись, отошел, чтобы уже больше мне не помогать.
Правда, и без него у нас помощников хватало. Я было достала из дорожной сумки примус 'Шмель'. С ним прежде мы выезжали на природу, на пикники. Когда-то для этих выездов у нас было все необходимое, включая резиновую надувную лодку и четырехместную польскую палатку…
— Белла, ты бы ещё спиртовку достала! — раздался у меня над ухом голос Палыча, нашего старшого, то есть. Командира каравана. Водители признали его таковым единогласно: он решал теперь все вопросы как со службами движения, так и снабжения машин самым необходимым, включая масло, бензин и помощь 'аварийки'. — На твоей мошке мы будем готовить мясо до утра. Спрячь свой примус подальше и скажи мужу, что пока он спал, более передовые путешественники давно изобрели кое-что поинтереснее. Вот, обрати внимание, на достижение шоферской мысли!
Он принес обычную паяльную лампу и сваренный из металлических прутьев треножник.
— Достижение! — громко фыркнул тут же появившийся Артем. Подумать только, я считала, что он куда-то ушел, а он слышал и видел все, что делалось возле меня. — Да ему сто лет в обед.
— Сто — не сто, а ты такой взять не догадался!
Да, старшой попал не в бровь, а в глаз. Какое там, догадался! Если уж на то пошло, этот 'критик' и в моих сборах-то не участвовал. Разве прежде допустил бы он, чтобы я укладывала вещи без него, не проверив, взяла ли я все необходимое. Для нас обоих. Прежде он всегда заботился обо мне. Наверное, даже больше, чем я сама.
Теперь же, что он мог знать, придя домой под утро? Принимал на дорожку с друзьями? Или с подругами? От этих мыслей во мне опять стала закипать злость. Зачем вообще я поехала с ним? Разве в народе не говорят, что разбитого не склеишь!
— У Саньки есть такая, — пробормотал между тем мой супруг и опять отошел, чувствуя себя не в своей тарелке.
Пламя, вырвавшееся из паяльной лампы, взревело зверем, и довольный Палыч скомандовал:
— Тащите сковородку! Пять минут, и мясо будет готово.
Тут же за дело взялся кто-то из шоферов, а я с ножом в руке подошла к Люсе, чтобы помочь ей дорезать овощи. Впрочем, не только для этого. Некий вопрос вертелся у меня на языке.
— Как ты определила, что у шоферов тех машин женщины — плечевые? — спросила я у Люси.
Она взглянула на меня снисходительно.
— А разве ты не видела? Они перебегали из машины в машину голые. Думаешь, их жены стали бы так делать?
— Голые? Но зачем?
Я понимала, что выгляжу в глазах девушки наивной идиоткой, но мне уже было все равно: я хотела знать все. Все, с чем сталкиваются в рейсах шоферы-дальнобойщики.
— Чтобы времени не терять на переодевание, — однако терпеливо объяснила мне новая приятельница. — Они же, так сказать, на потоке. Шоферы домой. К женам торопятся. Рейс-то обратный!
— Наверное, ты не в первый раз едешь? — спросила я.
— Третий. Столько всего нагляделась, стыдно и рассказывать… А ты, конечно, в первый, — она посмотрела на меня в упор. — И ты — жена!
— Жена, — кивнула я, будто признаваясь в какой-то провинности. — А ты — нет?
— А я — любовница, — сказала Люся, но без злости и без ехидства, а скорее с грустью. — Женщина для души и тела, но не для паспорта.
'Зато я — женщина для паспорта, но не для души! — подумалось мне, как раз со злостью. — Так что неизвестно, кому из нас двоих хуже'.
Вообще, зачем я задала Люсе свой дурацкий вопрос? Женщин — не жен всегда видно. Они в большинстве случаев и сами ведут себя так, что ещё больше подчеркивают разницу в положениях между ними и законными женами. Словно в соревновании участвуют с той, незримой, но законной. Словно хотят доказать всему свету, что уж они-то куда лучше: внимательней, находчивей, заботливей и так далее.
Но любовницы не в силах справиться с главным — своим раздражением от кажущейся им несправедливости жизни. Ведь они такие достойные, такие явно лучшие, но их избранник все медлит, не спешит расстаться с законной женой. Все кормит их обещаниями рассказать недостойной супруге о своей высокой и чистой любви…
— Знаешь, почему они называются 'плечевые'? — вывела меня из задумчивости Люся.
— Знаю, — кивнула я.
Каждая из проституток работает на определенном отрезке дороги, на 'плече'. Отсюда и название. Только вот почему Люся все возвращалась к вопросу об этих девках? Хотела меня уязвить? На что-то намекнуть?
Но напрасно, наверное, она ждала от меня дальнейших расспросов. Уж если я что-то узнаю о Темке, то не от нее. Я не имела что-то против этой симпатичной девушки, но мы с нею стояли по разные стороны баррикад. Я, по крайней мере, пока принадлежала к клану замужних женщин, жен шоферов- дальнобойщиков. И не им, тем что разок-другой съездили с своими женатыми товарищами в рейс, противопоставлять себя нам!
Что я гоню? Как говорит мой собственный сыночек, мету пургу. Откуда во мне вдруг проклюнулись эти визгливые нотки?
Хорошо, что общими усилиями мы уже накрыли импровизированный стол, потому самокопание и обличение виновных временно отменялось.
Уютно скворчала сковорода с мясом. На захваченной кем-то из дома клеенке с веселыми 'кухонными' узорами громоздились разносолы, собранные в дорогу все теми же женами. Некоторые водители, те, чья смена кончилась, позволили, как говорили сами, принять на грудь.
Мы быстро поужинали, но расходиться никто не хотел. У Люси оказался неплохой голос. Она охотно пела, а остальные ей негромко подпевали. С неба лился мягкий звездный свет, а наших сердцах царила умиротворенность.
— Как хорошо, — мечтательно произнес один из наших водителей.
Но в это время оттуда, где возле костерка разместились водители двух чужих фур, донесся хриплый женский смех, перешедший в истерический хохот. В сочетании с окружающей темнотой он походил на аккомпанемент к американскому эротическому триллеру, этакий похотливый, зовущий.
В одно мгновение в нашей дружной компании что-то неуловимо изменилось. Мужчины, до того спокойно обсуждавшие свои шоферские проблемы, стали какими-то рассеянными и даже развязными. В анекдоты, до того вполне приличные, тут же проникла похабщина, а рассказчики их теперь явно поглядывали в ТУ сторону.
Шофер, чьей женщиной была Люся, нарочито медленно поднялся и потянул её за собой.
— Мы пойдем, пройдемся, — пробормотал он неуклюже, и парочка растворилась в темноте.
— Думаю, мамочка, и нам с тобой пора, — вдруг сказал Артем.
Я не поверила своим ушам: когда прежде он звал меня 'мамочкой', зная, что я терпеть не могу этого обращения.
Артем, насколько я знала, никогда раньше не пил в рейсе. Его напарники когда со смехом, а когда и с раздражением рассказывали, что Решетняк всегда 'выделывается'. Начинает 'втулять', что приедем домой,
